Евангелие от палача - читать онлайн книгу. Автор: Георгий Вайнер, Аркадий Вайнер cтр.№ 35

Доброжелательно улыбнулся он, пожурил меня слегка:

— Нельзя первую родственную встречу превращать в деловое свидание. Об играх мы поговорим завтра. Сегодня мы приятно возбуждены, несколько утомлены, радостно взволнованы. Нам нужно отдохнуть и успокоиться. Спокойной ночи вам, дорогой фатер…

Протянул ему руку: не то чтобы мечтал с ним поручкаться на прощание, а хотелось мне проверить его замес. Крутая ладонь, из дубовой доски выстругана. Паркет такими лапами стелить можно. Откуда-то из прихожей донесся его негромкий голос, мягкий, как просьба:

— Вы подумайте неспешно… Припомните, что позабылось… Вопросов будет мно-ого…

Все стихло. А сейчас они выходят с Майкой из лифта, мимо сторожевого моего мюнхенского вологодца дефилируют, а у него команды-то нет и выпускает их из зоны свободно, только пометку на фанерке сделал, не знает он, родная душа Тихон Иваныч, что не вольняшки они, что им можно сейчас в затылок длинной очередью резануть — потом на побег спишем! Ах, глупость какая… И псов уже нельзя надрочить на их липкий заграничный след, приставучий еврейский запах — на дождь вышли, а навстречу уже им машину подгоняет Истопник, в глаза своему нанимателю, хозяину заглядывает, потные ладошки потирает, весь струится, извивается, в промокшей школьной курточке от счастья ежится… Укатили, гады, укатили…

Боже, как я хочу выпить! Последние капельки спирта синими вспышками дотлевают на гаснущем костре моих обугленных внутренностей. Что угодно — только бы выпить! Мне наплевать на форму, на добавки, заполнители, растворители! Мне нужно мое горючее — волшебное вещество с каббалистическим именем С 2 Н 5 ОН.

О, божественная нега огуречного лосьона для загара! Меня преследует твой аромат полей. Меня влечет и манит сень тропической зелени одеколона «Шипр». Мужская вздрючка, горячий прорыв в горло бесцветной «Жидкости от пота ног». Моя услада «Диночка» — голубые небеса, волшебный покой денатурата. Ласковая одурь лесной росы — лешачьего молока — настойки гриба чаги. Отдохновение бархатной черноты «Поля Робсона» — чистого, неразведенного клея БФ. Ну хоть флакончик французских духов на стакан воды!

Я буду рыгать фиалками Монмартра, благоухать Пляс Пигалью, я выблюю Этуаль и просрусь Стеной коммунаров…

«Нет в жизни счастья». Нет выпивки, нет хороших детей, нет надежных людей, нет приличных блядей. «Не забуду мать родную». «Пойду искать по свету», где можно выпить хоть глоток.

— Марина, подай пальто!

Она крикнула из спальни:

— Куда тебя черт несет на ночь глядя?

— Люблю, друзья, я Ленинские го-оры… — запел я сладко. — Там хорошо рассвет встречать вдвоем…

Выполз кое-как в прихожую, засунул руку в шкаф, на ощупь стараясь найти дубленку. А она, сука, не находилась. Зажег свет, распахнул шкаф — и отшатнулся. На вешалке дымилась дождевым паром синяя школьная курточка.

— КВО ВАДИС? — спросил меня гамбургский уроженец вологодской национальности Тихон Иваныч Штайнер.

— За выпивкой, — сообщил я доверительно.

Засмеялся и он доверчиво, коричневозубо, блеснул детским глазом голубым, купоросным — не поверил. И был прав, конечно. Но простил меня, сказал сочувственно-заботливо:

— Длинный денек у вас сегодня вышел. Передохнули бы… — и сослался на авторитет нашей ритуальной книги: — «Спать тире отдыхать лежа в скобках не раздеваясь».

Параграф 28-й Устава караульной службы конвойных и внутренних войск. О великая гармония уставов! Евангелическая возвышенность ваших статей!

Каббалистическая мудрость параграфов и душераздирающая прелесть примечаний!

Отчего, глупые люди, мучаетесь сами и мучаете других, не желая понять, что ваши поиски Бога, добра, красоты и справедливости суть ересь, вздорная суетная чепуха? О безграничная свобода армейской дисциплины! Волшебство справедливой субординации! Невиданная доброта и мягкий юмор батальонной казармы! Упоительная красота строя конвойных и внутренних войск! Величавая душевность приказов старшины…

Не нравится? Не хотите? Как хотите. Хрен с вами, живите, как нравится. Была бы у нас с Тихоном Иванычем возможность — мы бы вам счастье насильно в глотки запихали. Но у нас нет возможности, нет силы. Пока. Кто знает — может, образумитесь со временем. Тогда попробуем снова. Ведь если говорить по-честному, ну, откровенно если сказать, — не нужна людям свобода. Зачем она им? От рождения своего, от рассветной полутьмы своей не был человек свободен. Придумали эту ерунду — самоволие — уже во времена расслабленности людской. Свободы всегда брюхо требовало, кишки громче всех вопили.

Радовались, что прав у них все больше, а мышцы все слабее — пока в килу не провалились. До колен мешок болтается, а что с ним делать? И неудобно, и некрасиво. И опасно. Вместо двух маленьких ядреных животворных шулят навалили тебе полную мошонку бурчащих извивающихся кишок, и носи их, раздумывай об их ущемлении — ну кому это надо?

— …У кого кила? — заинтересованно переспросил мой караульный Тихон Иваныч, потянулся уже мой брауншвейгский вологодец за фанеркой — справиться, отмечено ли в его списках.

Вслух я стал думать, в голос мысли свои произносить — нехорошо это. Моя душа хочет воли, в килу хочет выскочить. Туда тебе и дорога, дура стоеросовая. Жаль только, яйцам жить помешаешь, вопросами будешь отвлекать.

— Я думаю, Тихон Иваныч, у человечества кила выросла, — сказал я ему с надрывом, с сердечной болью.

— Да-а? — озаботился он на миг, подумал коротко и посоветовал: — Бандаж надо надеть, тяжелый…

Обнял я его, родимого, простого трудового человека, от земли мудрого, стихийно богоносного, поцеловал троекратно по обычаю нашему древнему — и вышел вон. В гнусилище мартовской ночи. Рутения. Легенда, обычай.

Ослепительный белый свет, колуном разваливший небо — мохнато-серое, маленькое, опавшее, как теннисный мяч. Молния, иззубренно-синяя, шнуровая, визжащая — через войлочный купол облаков. Отвесные струи дождя фиолетовым отблеском иссекают, расхлестывают остатки снега — черного, воняющего дымом, заплеванного окурками, опустившегося. Мартовская гроза — истерика природы, сумасшедшая выходка усталого мира. Сиреневые сполохи по окоему пляшут — из адской котельной зарницы рвутся, Истопник озверело уголек в топке шурует.

Надо нырнуть в уютную капсулу мягкой кабины «мерседеса», захлопнуть за собой с тяжелым мягким чваком плотную дверцу, отъединиться от влажного обморока безумной ночи, повернуть ключ в замке зажигания — и ровный дробный топот сотни лошадей, застоявшихся в мокроте и стуже под капотом, враз рванут в намет, заржут басовито, зашлепают по лужам мягкими нековаными копытами, и в кибитку моего уединения дадут свет, тепло, запоют из динамиков гомосексуальные псалмы конфитюрным голосом Демиса Руссоса. О мой прекрасный стальной табун всех мастей мышиного цвета, бензиновые мои пегасы, вскормленные ядреным овсом, вспоенные родниковой водой в безжалостных потогонных конюшнях злого старого эксплуататора Флика! Лошадки мои дорогие, славный резвый косяк, государственный номерной знак МКТ 77–77, увезите меня на отгонные пастбища, эдемские луга, а лучше всего — на Елисейские поля.