— Это как? — живо заинтересовался Галкин, которому захотелось, конечно же, узнать, как смотрит женщина, когда хочет остаться с мужчиной наедине, чтобы при случае распознать этот взгляд.
— На словах не объяснишь, — огорчила его Людмила. — Ольга поняла, сделала знак мужу и они ушли. По дороге Георгий рассуждал, что странное дело: человек должен жить и все больше понимать людей, а он, наоборот, чем дольше живет, тем меньше понимает.
— А я уже совсем не поднимаю, — вздохнула Маша, посмотрев при этом почему-то на Галкина.
Галкин, не поняв этого взгляда, смутился и встал, сказав:
— Пойду, а то Серега там без меня. Ему тоже отдохнуть на до.
— Иди, иди! — напутствовала его Маша. Потом долго и задумчиво глядела в окно. И вдруг встрепенулась.
— Постой, Людмила! А ведь ты мне как-то рассказывала, что тоже дневник какой-то нашла!
— Не дневник, а блокнот. Я его в стол находок отнесла. Очень надо мне про чужую жизнь читать. А если бы это я была, я бы и рассказывать не стала. Я о себе не люблю и не умею, сама знаешь.
Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.
А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и придуманном, — ничего, получается. И, главное, не так фантастично, как если бы о себе.
Никакой двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, есть бывшая одноклассница, подруга с такой фамилией, которая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью.
История настоящая — и фамилия настоящая, соединяешь — все как в жизни.
ПОСТЕПЕННО
— Ольга жила со своим Георгием всегда очень разнообразно, — сказала Людмила и вдруг умолкла. Ей в голову пришло сравнение — постороннее, но подходящее к случаю. Она знала, что в литературе сравнения помогают раскрыть суть.
— Чего, живот заболел? — спросила Маша, видя, как Людмила словно прислушивается к себе.
— Да нет. Вспоминаю. Вот у нас рядом с домом военная комендатура. Ну, забор каменный, они его белят все время, тротуар чистый всегда, солдаты метут постоянно, а между тротуаром и дорогой голая земля и пыль. Может, там ходили слишком часто или машин там много стояло, бензином землю удобряли, ничего на ней не росло. Смотрю однажды: приехали несколько крытых машин, оттуда выскочили солдаты и тащат большие такие полосы земли вместе с травой.
— Дерн, — догадался Галкин, который, как мужчина, знал подобные вещи.
— Вот именно. Где-нибудь в лесу или в поле выкопали и сюда привезли. И уложили они этот дерн, будто готовый газон. Красиво стало — очень. Просто приятно мимо идти. Но трава скоро начала сохнуть. А ведь не осень на дворе, разгар лета, это неправильно. Солдаты ходят со шлангами, поливают, а трава все равно сохнет, хоть ты что. Они оградку сделали — палочки, реечки, чтобы никто не ходил, не топтал, потому что подумали, что, возможно, по этой причине. Но и это не помогло. Так и высохла, и пожухла вся трава, стала вся серая, мертвая, а потом ветер дул несколько дней. И стало это все похоже на неприглядный пустырь. Так вместо красоты добились они противоположного эффекта.
— Если что в лесу или в поле растет, его в город тащить бесполезно, не приживется, — заключил Галкин.
— Ну и к чему это все? — спросила Маша, понимая, что не в траве соль.
— Я и говорю: не бывает так, чтобы сразу все цвело и пахло. Даже в семейной жизни. Ольга, имея высокий культурный уровень и довольно развитые духовные запросы, очень огорчалась, что Георгия культура совсем не интересует. И вообще мало что интересует, кроме выпить после работы с друзьями — и хорошо еще, если с друзьями, а может, и что другое, учитывая, что он иногда приходил очень поздно.
— Так поздно, что даже рано, — усмехнулась Маша.
— Ну, такого не бывало. Редко, по крайней мере. Конечно, Ольга могла бы принять сразу же в штыки такой образ жизни. Но она знала, что и мать Георгия, и его покойный отец отличались свободолюбивым и вспыльчивым нравом, и если что им не в корень, они тут же шли на принцип. Когда мать Георгия всего лишь в чем-то упрекнула отца Георгия, тот в одну минуту собрал вещи и ушел, второго раза не потребовалось. Поэтому Ольга решила действовать постепенно. Видит, например, что у Георгия с утра настроение выпить, она тогда ему говорит: «Ты вернись сегодня вовремя, у меня сегодня настроение ужин приготовить и вина выпить».
— Дома мужика спаивать — последнее дело, — заметила Маша.
— Не дома лучше?
Маша пожала плечами: решения этой дилеммы она не знала. Ее благоверному все равно, что дома, что не дома, если захочет — выпьет обязательно.
— И вот Георгий возвращался вовремя, Ольга покупала хорошее вино и они начинали проводить вечер. Правда, бывало так, что после хорошего вина Георгий спускался в соседний магазин и приносил оттуда какую-нибудь гадость. Но иногда и не спускался.
— От количества зависит, — авторитетно сказал Галкин.
— Да нет, иногда это переходило в супружеские интимные отношения, после которых Георгий засыпал и ему было уже ни до чего. Кроме этого, Ольга покупала иногда билеты в кино, в театр, Георгий ворчал, но шел. Ему даже иногда нравилось. И так понемногу, потихоньку, постепенно, Ольга создавала, можно сказать, дуэт, при котором совместное проживание может быть не только полезным, в смысле для общества и воспитания дочери, но и приятным. Георгий стал даже меньше выражаться нецензурной бранью. Можно сказать, жизнь наладилась, хотя было много разного, я об этом рассказывала. Но вдруг однажды Георгий пришел под утро в невменяемом состоянии, а когда Ольга упрекнула его, он начал говорить невообразимые вещи, что она над ним будто фашист в концлагере, что он живет с ней будто всегда под контролем, что без нее он был бы веселым и хорошим человеком, а с ней стал злой и выпивающий. Негативный порыв Георгия был таким сильным, что он даже подкрепил его ударом по лицу Ольги. Маша ахнула:
— Прямо так по лицу и ударил? Кулаком?
— Не совсем. Пихнул в лицо ладонью. И пошел спать. А Ольга села и стала думать: десять с лишним лет она все усилия направляет на общую пользу мужа, себя и дочери. А он не только никак не участвует морально, а еще, оказывается, считает себя пострадавшим. Какой тогда смысл? Она почувствовала, что смертельно устала. А именно в это время у нее была постоянная переписка с подругой Элей, которая вышла замуж в Америку, жила с пожилым, но порядочным мужчиной, и к своим двум детям родила ему третьего. Бросай все, писала ей Эля, знаю я твоего Георгия, будешь ты с ним мучиться всю жизнь, а слова доброго не дождешься, а тут на тебя с твоей внешностью и золотым характером, будут просто молиться.
Галкин иронично усмехнулся (знаем, мол, мы этих заграничных женихов, которые только издали хороши!) и спросил:
— На каком языке молиться, интересно? И в какой вере?
— Вера у них христианская, а язык английский, — ответила Людмила, будто и не подозревала подвоха. — У Ольги английский тоже был неплохой — и в школе способности проявились, и летала иногда на международных линиях, запас имела. И она в одну минуту приняла решение: а взять да и слетать к Эле и посмотреть, действительно, как там в смысле перспектив? Сколько можно тут мучиться, не видя результатов?