Кровные братья - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Незнанский cтр.№ 6

И на следующий день Юра — скрипку с собой он все-таки не взял — в растерянности топтался возле большой, фигурно обитой черным дерматином двери, на которой красовалась блестящая табличка «Профессор В. Н. Райцер, отоларинголог, фониатр». Проблема заключалась в том, что звонок находился на недосягаемой высоте, а на мягкой двери не было ничего подходящего, по чему можно было бы постучать.

Внезапно дверь распахнулась.

— Что же ты не заходишь? — Герина мама приветливо улыбалась. — Ах да, звонок… Все время забываю заказать еще одну кнопочку, пониже. А я видела тебя в окно, вроде бы вошел в наш подъезд, а потом тебя нет и нет. Ну, думаю, неужели такой сообразительный мальчик мог заблудиться? Проходи, пожалуйста!

Так Юра Владимирский впервые вошел в дом, который на долгие годы стал ему близким и родным.

И чем только они не занимались в этот первый день многолетней дружбы: играли на Гериной скрипке и в шахматы, устроили настоящее сражение игрушечными солдатиками и пили чай с вкуснейшими пирожками с картошкой… Взаимная симпатия возникла с первых же минут, и конечно же мальчишки интуитивно почувствовали, что нарушить эту возникшую близость обсуждением каких-то там фальшивых нот — глупо и неуместно. Куда важнее то, что им было хорошо и интересно вместе.

Расстались лишь тогда, когда уже по-серьезному начали сгущаться сумерки, и расстались, договорившись обязательно встретиться завтра. С тех пор это вошло в систему: при каждом удобном случае — сразу же к Герке. Мамы не возражали. Выставлялось лишь одно условие: предварительно необходимо было отзаниматься на скрипке положенные часы.

Семья Райцер была хорошо известна в московских театрально-музыкальных кругах. Этому способствовало и место службы Евгении Георгиевны — концертмейстера вторых скрипок в Музыкальном театре, — и, главным образом, огромная профессиональная популярность Виктора Наумовича, считавшегося в своей области крупнейшим специалистом. Знаменитые артисты, певцы, все, чья профессиональная деятельность была связана с голосом, буквально боготворили Виктора Наумовича. «Райцер поможет». «Райцер выручит». «Райцер…» Случалось, что и партийные функционеры — из тех, что рангом пониже, но кому все-таки приходилось зачитывать длиннющие доклады, — обращались к помощи профессора Райцера. (Высший партийный эшелон дикция, постановка голоса и членораздельность произносимых текстов, естественно, не волновали: что и как они там набормочут — не их проблема: ко всему прислушаются, поймут, примут к исполнению.)

Вполне понятно, что такая широкая известность предполагала могущественных покровителей. И они у Виктора Наумовича были. Лишь легким холодком повеяло на профессора Райцера во время пресловутого дела о «врачах-отравителях». Подуло и тут же было отведено в сторону вмешательством влиятельного и не побоявшегося за свою репутацию значительного лица. Вполне реальными для профессора были и определенные житейские блага, недоступные простым смертным. Так, Виктор Наумович вместе со своим соседом, профессором-эндокринологом Суровцевым, сумели добиться разрешения на кардинальную перестройку семикомнатной коммуналки — вещь совершенно немыслимая в те годы, — в результате чего каждый из них получил по изолированной квартире. Да и материальное положение семьи было уверенным и стабильным. Достаточно сказать, что профессор Райцер, покатавшись несколько лет на «Победе», одним из первых пересел на только-только начавшую появляться «Волгу», достававшуюся, особенно на первых порах, ну уж самым-самым избранным из избранных.

У Геры была очень маленькая, но своя собственная комната. И, что невероятно удивляло Юру, Герина мама, если дверь в комнату была закрыта, перед тем как открыть ее, обязательно стучала. Впрочем, удивительных для Юры вещей в этой семье было немало.

Прежде всего, Геру по-настоящему звали вовсе не Гера, а Геральд. «Меня назвали в честь дедушки, маминого папы. Он умер за несколько месяцев до моего рождения. Он тоже был скрипач и учился у самого Леопольда Ауэра». — «А почему тогда твою маму зовут Евгения Георгиевна?» — «А она вовсе не Георгиевна, а Геральдовна. Но это очень трудно произносить. Вот мама и придумала себе что-то похожее, но попроще. А папин дедушка вообще был раввином в Вильнюсе». — «А кто такой раввин?» — «Ну это священник, только у евреев». — «А кто такие евреи?» — «Народ такой. Как русские или украинцы». — «А ты тоже еврей?» — «Я — нет. Я русский. У меня и папа и мама — русские. Вот папа у дедушки был еврей, а мама — датчанка. А ты?» — «Что я?» — «А ты кто?» — «Не знаю. Русский, наверное». — «А дедушка Геральд был вообще норвежец. А мамина мама — литовка. Здорово, правда?» — «Здорово!»

Но конечно же вовсе не одни только генеалогические изыскания занимали большую часть мальчишеского времени. Первый и главный вопрос — поступление в ЦМШ, Центральную музыкальную школу при Московской консерватории. А в том, что мальчишкам необходимо учиться именно там, твердо были уверены оба их педагога, и Юрин Евгений Семенович, и Геркин Станислав Сергеевич, аспирант Московской консерватории. Однако если в семье Райцеров этот вопрос был давно решен и дальнейшему обсуждению уже не подлежал, Елена Васильевна Владимирская испытывала определенные сомнения.

— Женя, ведь мы, фактически, навязываем сегодня мальчику совершенно определенный жизненный путь. Да, конечно же в десятилетке учат музыке как нигде, конечно же это высочайший профессиональный уровень. Но ведь не секрет, что эта ранняя специализация сказывается на общем уровне образования, что все основные на сегодняшний день предметы: математика, физика, химия — проходятся достаточно поверхностно. А что, если через несколько лет он заявит: да знать я не желаю эту вашу скрипку! И что потом?

— Леночка, вопрос резонный. И если говорить о ребенке средней одаренности или даже выше средней — все подобные сомнения разумны и актуальны. Но Юра — фантастически талантлив! Скрипка, не скрипка — неважно! Он — музыкант по своей природе, по своей сути. Это — его дорога. И мы просто-таки обязаны помочь ему выйти на эту дорогу как можно раньше!

Трудно сказать, что подействовало больше: убедительность ли аргументов Евгения Семеновича, созревшее ли уже в глубине души решение, разумность которого требовала лишь дополнительных формальных обоснований, но вскоре документы Юры Владимирского, вместе с бумагами Геральда Райцера, лежали в приемной комиссии ЦМШ.

Вступительные испытания мальчишки преодолели весело, легко и даже небрежно. Опытнейшим педагогическим «зубрам» Центральной музыкальной школы не потребовалось много времени, чтобы оценить степень талантливости двух «клопов», которые в свои семь лет играли уже на уровне хорошего пятого-шестого класса. Их цээмшовского шестого класса. А это было на несколько голов выше, чем уровень обычных музыкальных школ. Собственно, о Райцере в ЦМШ уже были наслышаны старанием его педагога. Но явление в том же «потоке» еще одного, не менее одаренного, самородка было приятным сюрпризом. Приняты. Разумеется, приняты!

И с первого сентября следующего учебного года началось упорное «выстругивание» из первокласснейшего «исходного материала» первокласснейших звезд мирового уровня.

ЦМШ — Центральная музыкальная школа при Московской государственной консерватории — являлась уникальным в своем роде питомником по воспитанию музыкально-творческой элиты страны. По образцу и подобию ЦМШ при целом ряде ведущих консерваторий были созданы аналогичные музыкальные школы, призванные выявлять и обучать неординарно одаренных детей. Но если успехи всех остальных спецмузшкол и бывали временами значительными и впечатляющими — немалое количество выдающихся музыкантов поставил Ленинград, фантастический мировой успех выпал уже в восьмидесятые годы на долю воспитанников Новосибирской скрипичной школы, — по количественным показателям сравняться с Москвой никто не мог. Из стен Московской школы вышли десятки лауреатов и дипломантов престижнейших музыкальных конкурсов, народные и заслуженные артисты страны, профессора и доценты крупнейших консерваторий. И, разумеется, как и в любой другой полузакрытой для чужого проникновения сфере, в ЦМШ царил дух состязательности, избранности, конкурентной состоятельности. Естественно, никто и никогда не позволял себе высказывать эти постулаты вслух. Еще чего не хватало! Официальная социалистическая педагогическая доктрина, провозглашавшая всеобщее равенство в способностях и возможностях, никогда не согласилась бы признать реальностью особую одаренность отдельных индивидуумов. Отстаивать подобную позицию было равносильно откровенному антисоветизму. Кому же подобное могло прийти в голову? Да никому и не приходило! Широко практиковалась система умолчаний, недомолвок, иносказаний. Да и, справедливости ради, надо сказать, что педагоги были лишь косвенными и совсем не главными разжигателями страстей. В основном же инициатива в нагнетании «подковерной» напряженности исходила от родителей. «А о моей дочери профессор А. сказал…», «А моему мальчику профессор Б. пророчит…», «А профессор В. убежден, что через год-два мой сын…»