Семейное дело - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Незнанский cтр.№ 45

Лифт в желтокирпичной пятиэтажке предусмотрен не был — мамин тромб оторвался и тронулся в путь-дорогу к ее сердцу именно после того, как она, с сумкой, из которой торчали пучки зеленого лука, преодолела вечерний подъем. Но, несмотря на это, Роланд любил лестничную площадку с ее окном, откуда открывался вид на деревья внизу, и с ее короткой металлической лестницей, упирающейся в потолок, в закрытое вечно квадратное отверстие чердачного люка. Подойдя к двери с облупившейся коричневой обивкой, напоминавшей ему обложки общих тетрадей в его школьные годы, Роланд полез в карман сумки за ключами. Возвращаясь домой, на протяжении всех этих лет после смерти матери, дверь он открывал сам, всегда сам, даже не пытаясь звонить: если даже отец был дома, он репетировал и чувствовал себя за пианино, как упоенный глухарь на току. Сегодня, открыв дверь, Роланд едва не наткнулся на отца, державшего в руках мусорное ведро. Красное с белой, посеревшей от употребления ручкой, это ведро выдавало хозяйственную безалаберность обоих мужчин, которые терпеть не могли выносить мусор, а поэтому приобрели для него такое вместительное хранилище.

— Ролик, — заботливо спросил отец, поставив ведро на половичок и тревожно заглядывая снизу вверх в лицо сыну, — у тебя все в порядке?

Белоусов-отец под старость сделался обладателем представительной внешности: что-то классическое в белоснежных, небрежно отброшенных назад волосах, что-то монетное в резком орлином профиле. Привлекательный дедок — может, сбагрить его какой-нибудь сентиментальной старушке, образовав таким образом тихую счастливую семью на склоне лет? Тогда и самому можно было бы с легким сердцем перебраться на «Академическую»… Судя по внешности, ни за что не догадаться, что у человека с таким профилем — уникально мягкий характер. При жизни супруги он во всем подчинялся ей, а после ее смерти старался заменить сыну маму. До чего же трогает Роланда его неустанная заботливость! До чего же трудно ее выносить!

Не обижаясь на «Ролика», свыкнувшись с этим техническим обозначением, Белоусов-младший осторожно ответил:

— Все в порядке, папа. Сегодня закончил декорации для шекспировской «Бури». Какое облегчение! Бросить, что ли, эту тягомотину и совсем завязать с театром? Так у меня останется больше времени для граффити…

Чтобы провести старика отца, требовалась осторожность: Белоусов напрасно пошел ва-банк. Дрогнули, исказились монетные, чеканные морщины.

— Ролик! Тебя опять подсиживают?

— Кто меня подсиживает, папа? Мои декорации — единственно профессиональные в театре, режиссеру невыгодно меня терять. Если я уйду, то по собственному желанию…

— Знаю, знаю я это желание! — Отец махнул жилистой худой рукой, высовывающейся из рукава домашней байковой рубашки: топили в доме отменно, но отец вечно мерз — кровь уже не грела. — Ролик, я всегда знал, что ты слишком доверяешь своим друзьям. А они пользуются тобой, они тебя обворовывают, а потом стараются доказать, что ты ничего не значишь. Вот увидишь, ты слишком молод, но настанет день и ты вспомнишь мои слова.

Такова навязчивая идея отца: что его сына, который просто не имеет права не быть гениальным, отодвигают на второй план, что принадлежащее ему по праву место отнимают другие, менее талантливые… Роланд отчаялся его переубедить. Как тут объяснишь, что Роланда Белоусова везде, в любой области, признают талантливым… гм, гм, довольно-таки талантливым, отмечают его способности, но чего-то ему не хватает… Чего-то, необходимого, чтобы достичь вершин. Он постоянно в долинах; там ему раздолье, но там не веет холодный ветер, который освежает упрямые лбы истинных мастеров, которые день за днем, год за годом штурмуют одну и ту же вершину, прут напролом — и настает блистательный миг, когда твоя вершина тебе покоряется. У Роланда Белоусова никогда не было своей вершины; или было слишком много, до потери желания достичь одной из них?

— Вспомни мои слова: твой театральный режиссер поступит с тобой так же, как поступили раньше Николай и Илья.

— Папа, ну что ты такое несешь? Николай и Илья предлагали мне хорошую дизайнерскую работу. Не их вина, что я не смог отдаться ей полностью… что у меня разнообразные интересы…

— Ты благородный человек, Роланд. Правильно мама тебя назвала: ты истинный рыцарь. На самом деле они, эти двое, нарочно поручили тебе работу, которую ты не имел возможности выполнить, чтобы внушить мысль, будто ты ничего не стоишь. Они тебе, я помню, всегда завидовали…

— Никто мне не завидует, папа. И я никому. Никто меня ниоткуда не выталкивает. Так сложилась жизнь. Но ничего страшного. Поверь, все будет лучше некуда. Меня уже приглашают на другую работу…

Ложь. Но отец не в состоянии проверить эту ложь, поэтому неизбежно примет ее за правду. Со временем ему можно будет сказать, что в журналах и газете стали больше платить за тусовочные заметки — втрое, вчетверо больше, и он поверит. А впрочем, не потребуется ничего объяснять. Ведь он по-прежнему верит, что рано или поздно сын всего добьется — и материального достатка в том числе?

С родителями нельзя делиться тем, что на сердце. Сердце — хрупкая вещь, наваливать на нее лишнюю тяжесть не рекомендуется.

Отец внимательно смотрит на сына. Кожа белая, как бумага, чуть теплее, чем в тон совершенно седым волосам. Глаза на ней — карие — заметней, чем в молодости.

— Ролик, сынок, если бы ты не бросил музыку, все могло бы сложиться иначе.

— А я и не бросил, папа. Хочешь, я тебе сыграю? — неожиданно для себя, но такой уж это был день, спросил Роланд.

Как же было отцу не согласиться? И, забыв возле двери красное пластмассовое ведро (к вечеру банка из-под сайры в нем примется испускать нехороший дух), отправились к роялю — если разобраться, средоточию всего самого лучшего в этой квартире. Алтарю искусства, так сказать.

Роланд играл в этот вечер «Лунную сонату» — отвыкшими, неуклюжими, но вспоминающими прошлые достижения пальцами. Почему бы и не «Лунную»? Скажете, затерто? Сказать это способен только тот, кто считает, будто Моцарт и Чайковский — это те парни, которые пишут мелодии для мобильных телефонов. А истинная музыка не устаревает. Истинная музыка несет утешение.

И Роланд Белоусов играл.

Анатолий Васильевич слушал, откинув назад красивую седоволосую голову. У него была трудная жизнь, не баловавшая его исполнением желаний. Он очень горевал, когда потерял любимую жену… Зато у него остался сын. Глупенький Ролик, он думает, что детей любят за их достижения! Может быть, и есть на свете такие бессердечные родители, но Анатолий Васильевич любит сына просто так, за то, что он есть. За то, что на старости лет ему подарено счастье наблюдать за его пальцами, тревожащими рояль, слушать «Лунную сонату» в его исполнении…

И все. И больше ничего.

Бусуйок… Это странное имя представлялось обычно людям чем-то зловеще-чужеземным, как «басурман» или «Бармалей». А на самом деле в переводе с молдавского оно означает всего-навсего «базилик» — душистое растение, которое добавляют в пищу или подвешивают под потолком, чтобы оно наполняло дом приятным запахом.