Последнее слово - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Незнанский cтр.№ 57

— Уж куда как верно, — вздохнул Турецкий, понимая, что уехать теперь, не выслушав старика, значит смертельно его обидеть и лишить того доверия к своим коллегам, которое Александру Борисовичу не без труда удалось-таки восстановить…

Впрочем, подумал он тут же, чтобы не затягивать процесса разминирования, можно позвонить Славке и передать ему полученную информацию. А еще лучше, не теряя времени, подскочить в Управление внутренних дел и передать в Москву по факсу эти чертежи. Картина в них вполне ясная, это видно даже такому дилетанту, как Турецкий, а ребятки из МЧС, да и тот же Саша Георгиев, в два счета разберутся, с чего и откуда надо начинать.

И Александр Борисович поднялся, сказав, что сейчас подскочит к факсу, передаст в Москву срочную информацию, а затем вернется, чтобы попить чайку в гостеприимном доме и выслушать повествование хозяина. Про себя же он решил купить заодно в магазине какой-нибудь торт, что ли, либо конфет там, пирожных, чтобы порадовать стариков.

1

Здесь уместно выражение классика о том, что это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Правда, и слово «грусть» ни в коей мере не отражает всей глубины трагедии прошлого, голос из которого долетел до слуха Александра Борисовича Турецкого. Трагедия? Но по прошествии более полувека прошлые беды и горести словно размываются в человеческой памяти, как «замыливаются» и картинки, когда-то страшные в своей наготе, а нынче просто грустные…

На московском заводе «Станколит», где работал в конструкторском отделе молодой и способный, как считали «старики», чертежник Витя Заскокин, учившийся, ко всему прочему, еще и на вечернем отделении станкостроительного института, со стукачами был полный порядок.

Когда сегодня кое у кого проскальзывает мысль, что в годы сталинских репрессий людей нередко сажали, что называется, по разнарядке, мало кто верит в это. Вот после войны в деревнях, оказавшихся в немецкой оккупации, точнее, после их освобождения от фашистов особые отделы тщательно выискивали тех, кто был пособником врага. Особая ненависть особистов распространялась на женщин, которые «жили» с оккупантами. Таких называли «немецкими овчарками» и немедленно высылали в Сибирь как предателей, а стало быть, врагов народа. И выискивали их нередко именно по разнарядке, приходящей «сверху». Мол, обеспечить столько-то скрытых врагов, вот и «обеспечивали». Назначали, и никуда ты не денешься…

Виктор Михайлович был абсолютно уверен в том, что такие же разнарядки «спускались» руководству предприятий, чтобы научить их большевистской бдительности.

Взяли его действительно ни за что. Обвинили в том, что он нарочно вносил «враждебные коррективы» в те чертежи, над которыми работал. Доказательств никаких не было, да в них никто и не нуждался. Вместе с Витей с завода на Лубянку увезли еще несколько человек и, видимо, рапортовали «наверх», что с врагами на предприятии покончено быстро и решительно. С большевистской прямотой и непримиримостью. И случилось это аккурат перед самой войной, в апреле сорок первого года.

Но так как простому рабочему пареньку, имевшему, впрочем, вполне интеллигентный внешний вид — все же в студентах числился! — по-серьезному инкриминировать было нечего, кроме абсурдных обвинений, неизвестно каким завистником придуманных, а заступиться было некому, да и нелогично это как-то выглядело бы — арестовать, чтобы тут же отпустить на волю, — то Витю быстренько осудили, дали пять лет и отправили в один из многочисленных подмосковных лагерей, которые курировал всемогущий НКВД. Там его и застала война.

Некоторые лагеря, в связи с быстрым приближением врага к столице, сворачивали, а контингент отправляли подальше, за Урал, где, видать, намеревались уже всерьез задержать противника (вот, кстати, тоже был повод для репрессий — подобные разговоры), другие оставались и ожидали своей очереди. Эвакуация производилась, как всегда в России, в последнюю минуту и в спешке, а значит, безалаберно. Как ни хвастался НКВД своим железным порядком.

Нужда в заключенных неожиданно объявилась в первых числах октября сорок первого. В люберецком лагере и ряде других сформировали рабочие бригады, главным образом, из специалистов, которых хватало, и распределили по объектам. Лагерное «радио» немедленно донесло, что это за объекты и какая работа ожидала заключенных.

Впрочем, работа была как работа, просто все производилось в спешке и под большим секретом. Поэтому многие побаивались, что их потом не оставят в живых — на всякий случай, ради сохранения государственной тайны. Но опасения не оправдались. Хотя бы на первых порах.

После окончания работ всех заключенных собрали с объектов и пешим порядком — с транспортом было туго: вывозили документы и ценности — отправили в Южный порт. Там погрузили народ на несколько закрытых барж, и буксир потянул их вниз по Москве-реке в сторону впадения ее в Оку, ну и так далее.

Беда случилась скоро, едва подошли к Коломне.

Уже вечерело. Все побаивались немецкой методичности. Ежедневно, в определенное время, обыкновенно сразу после захода солнца, появлялись фашистские пикирующие бомбардировщики — «юнкерсы» и с выматывающим душу, надрывным воем начинали сбрасывать на головы людей свой смертоносный груз. Они делали перерывы лишь на время снегопадов и дождливой погоды. Враги выискивали себе цели, которые заведомо не могли бы оказать им сопротивления. Не станет, конечно, все понимали, исключением и небольшой караван, двигающийся с «сиротской» скоростью, больше полагаясь на речное течение, нежели на мощность буксира.

Они налетели уже на самом закате. Надежда на то, что темные баржи, затянутые маскировочными сетями и утыканные ветками, словно островки посреди реки, будут не замечены врагом, не оправдались. После первого же пике загорелся носовой отсек той баржи, что шла в связке справа. Конвоиры, находившиеся на палубе, вместо того чтобы открыть трюмы и дать людям возможность спастись, попрыгали на соседнюю баржу и стали рубить стягивающие связку барж канаты. Буксир тем временем с трудом тянул оставшиеся две баржи к высокому левому берегу, заросшему ивняком.

Кто-то из начальников конвоя наконец сообразил, что нельзя держать людей в ловушке, даже если они и враги советской власти, и приказал открыть люки трюмов. Перепуганный народ повалил наверх, на палубу. А в это время «юнкерсы», не потеряв беззащитную цель, совершили новый заход. Заключенные, спасаясь не столько от «зажигалок», сыпавшихся на палубы, пробивавших их и разбрызгивающих свое пламя внутри трюмов, сколько от жуткого, леденящего сознание воя, спрыгивали на берег и прятались под деревьями, не слушая истерических команд конвоиров, которые теперь больше всего боялись, как бы зэки не разбежались, воспользовавшись удобным моментом. А посреди реки пылала оставленная горящая баржа, и оттуда доносились истошные крики запертых внутри людей.

Витя Заскокин тоже выбрался наверх из трюма, где он только что помогал товарищам гасить пробившую палубу зажигательную бомбу, и услышал крики на оставленной барже. Он растерянно огляделся и увидел старшего лейтенанта Реброва, который командовал караваном и теперь смотрел на горящую баржу. Квадратное, булыжное лицо его, освещенное отсветами пламени, было мрачно. И Витя вдруг, со свойственной молодости решительностью, еще не убитой в нем месяцами, проведенными в заключении, кивнул на ту баржу и сказал, что надо бы открыть люки, а то люди сгорят. Просто сказал, даже не как совет старшему, а вроде размышляя с самим собой. Но Ребров услышал и зло выматерился. Затем вгляделся в маленького зэка и с насмешливой злостью бросил: