Операция «Сострадание» - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Незнанский cтр.№ 63

Да, да, они были предназначены друг другу. Артем видел это — со всей отчетливостью видел. А вот Альбатрос… у него, кажется, были неполадки со зрением. Во всяком случае, взгляд его, вместо того чтобы останавливаться на Артеме и только на Артеме, частенько блуждал по сторонам, останавливаясь на объектах, которые представлялись недостойными внимания Артема. Вот, например, этот Стас Некрасов, продюсер телешоу — полголовы выбрито, как у шута горохового, полголовы окрашено в белейший цвет. Постоянно слюнявый и щеки отвисают — наверное, оттого, что непрерывно тискает жвачку во рту. Альбатрос, предавая себя, в последнее время частенько рассказывал Артему о Стасе Некрасове, о подробностях их сперва предполагаемой, потом начавшейся совместной работы — вроде бы с усмешечкой, но до чего же подробно… «Стасики — так называют тараканов», — грубил Артем. Альбатрос хохотал, но прекращал эти ненужные разговоры. А потом все начиналось по новому кругу. Как он мог? А главное, зачем? Своим навязчивым вниманием к какому-то лишнему Стасу Некрасову он унижал себя. Он переставал быть Альбатросом.

А Артем страдал. Страдал не из-за того, что его второе «Я» изменяет ему, — в сотый, в тысячный, в тысяча первый раз Артем готов твердить, что он не ревнив! Нет, совсем не из-за того, что якобы хотел удержать его при себе. У Альбатроса — колоссальный размах крыльев, он должен покорять пространство, свободно летать над гладью вод, это естественно. Артем не из тех старых дев в штанах, которые подрезают птицам крылья и запирают их в клетке. Но подлость в том, что, когда Великанов откалывал такие непристойные шутки, вроде этой, со Стасом Некрасовым, это было как-то не по-альбатросьи. Скорее уж по-куриному. Куриная слепота… А страшнее всего, что Артема такие ситуации заставляли задумываться: действительно ли он открыл в другом человеке свое второе «Я»? Не обманулся ли он? Разочароваться было бы слишком больно…

Но не это послужило причиной убийства. Непосредственной причиной стал утренний звонок. В девять часов утра он врезался в голову спящего Артема разрывной пулей и разлетелся там на мелкие подрагивающие осколочки. Артем вскочил, шатаясь, с трудом держась на ногах, — девять часов утра для него все равно что для других три часа ночи. Нашаривая трубку (веки невозможно было разлепить), Артем готовил жгучие, гневные, ругательные слова для того, кто посмел поднять его на ноги в такое неподходящее время.

— Артюша, это ты, кроха?

Гневные ругательные слова запеклись у Артема на губах. Именно так — «Артюшей» и «крохой» — называл его, кроме отца, лишь один человек во всем мире. Одно из самых светлых ранних воспоминаний — солнцем в сощуренные глаза — подаренный Артему на третий год рождения педальный автомобильчик. Ребенок не способен еще распознать в машинке пародийно-эксклюзивную копию «мерседеса», зато он безмерно радуется тому, что автомобильчик такой гладкий, блестящий и так здорово ездит. Спасибо, Дядянат! Дядянат подхватывает Артюшу на руки, и так они фотографируются в компании «мерседесика». Он же первым распознал в Артюше талант к изобразительным искусствам… Звонил большой и верный друг отца Натан Соболевский, известный во всем мире богач и меценат.

— Да, дядя Натан, это я.

— Артюша, как ты живешь?

— Так, нормально… Хорошо.

— А Богдана вспоминаешь? Помнишь папку, а?

— Я никогда его не забывал, — сказал Артем, недоумевая, что случилось с дядей Натаном: может, он пьян? Или плачет? Голос какой-то не такой. Правда, Артем давно его не слышал: отвык, наверное.

— Не забываешь, правда? Не забудешь, что твой папка не своим путем отошел в мир иной? Убили ведь его, Артюша. Вот как бывает, кроха. Убили…

— Я знаю. — Хуже не придумаешь: в полусонном состоянии выслушивать рассуждения об убийстве отца. Впрочем, Артем уже проснулся и дальше слушал Соболевского — не сказать, что полный бодрости, но вполне отдавая себе отчет в происходящем. В том-то и беда! Если бы его одолевала сонливость, он мог бы убедить себя впоследствии, что не так что-нибудь расслышал или понял.

— Нет, кроха, не знаешь. Не все ты знаешь. Я сам на днях только узнал, как Богдана продали. Будто мясную тушу, с потрохами сдали спецслужбам России. На убой…

«Не надо!» — едва не вырвался крик из Артема. Мясная туша. Верещащие свиньи на бойне, потоки крови. Снова и снова — горячая кровь. Сильно, безобразно и раздражающе. Задавив в себе крик, слушал дальше, точно цепями прикованный к телефону.

— Спецслужбы я не виню: они выполняли задание, что ж поделаешь. А вот предательства простить не могу. А предал Богдана его хирург, Анатолий Великанов. Да что я буду тебе объяснять, вы же с ним знакомы… Тоже мне врач! А еще клятву Гиппократа давал…

Как он смеет — этот пришедший из Артемова детства, но давно чужой ему человек? При чем тут Альбатрос? Альбатрос — и смерть отца…

— Великанов нарушил клятву и человеческую, и профессиональную. Показал фотографию преображенного лица Богдана, то есть Шульца, одному из российских разведчиков. У него ведь с ФСБ давние связи, а Богдан и не догадывался. Конечно, старые связи дороже новых… По этой фотографии Богдана выследили и убили. Изощренно убили. Такой смерти я никому бы не пожелал…

— Зачем вы мне это говорите?! — Подавляемый крик вырвался наружу, но не принес Артему ни малейшего облегчения. Ему чудилось, что его голова превратилась в пустую комнату, обитую резиной, как палата для буйных сумасшедших, и что крик, отталкиваясь от ее тугих стен, продолжает мячиком скакать и ударяться, причиняя боль.

— Тихо, Артюша, тихо. Я узнал — я сказал. Сын все ж таки, не чужая кровь. Тебе лучше знать, что с этим знанием делать. Был бы я на твоем месте, я бы за него отомстил. Сын — за отца. Так полагается, так правильно. Но ты уже взрослый, так что думай сам.

Артем в течение пяти секунд стоял, слушая короткие гудки, не решаясь положить трубку, точно надеясь расслышать в ней эхо каких-то еще объяснений, вроде того, кто выложил все эти сногсшибательные разоблачения дяде Натану. Потом все-таки положил — очень медленно. Вернулся и со стоном упал на разложенную постель, превратившуюся из ложа отдыха в место терзаний.

Что за гадость! Артем — исступленный искатель идеала, всего самого светлого и возвышенного; так почему же все, до чего он дотрагивается, теряет свой идеальный облик, превращается в какую-то дрянь? Альбатрос… невозможно поверить. Надо спросить… Что, так прямо взять и спросить: «Это случайно не ты показал спецслужбам новую фотографию моего отца?» Мысли перемешались. Мячик головной боли закатился в затылочный угол обитой резиной комнаты и там пульсировал, расширяясь — опадая, расширяясь — опадая… Артем чувствовал себя потерянным. Полностью заблудившимся в этом жестоком мире, где у него, как оказалось, нет ни единой близкой души. Отца он никогда в близких душах не числил: родители не в счет, они редко понимают взрослых детей. Кроме того, взрослые дети отдают себе отчет, что родители должны покинуть этот мир раньше них. Знал об этом и Артем — и хотя горевал по отцу, но горе это было нормальным и потому не сокрушающим. А то, что происходило сейчас, сокрушало самый фундамент Артемова бытия, которое он для себя возводил так тщательно и долго. Человек, которого он зачислил в родственные души, из которого он сделал своего кумира, свой идеал, оказался далек не только от идеала, но и от элементарной порядочности… Нет, не так! Артем плевал на общественную мораль, он понимал ограниченность элементарной порядочности, предназначенной для посредственностей; если бы Альбатрос совершил убийство в порыве страсти, или просто бесцельное, художническое, сюрреалистическое убийство, Артем был бы последним, кто стал бы его упрекать. Но — давние связи с ФСБ… показать фотографию… убить человека, который тебе, врачу, доверился… чужими руками убить… Это мелко. Это недостойно Альбатроса. Альбатрос оказался недостоин самого себя.