Кровавый песок - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Незнанский cтр.№ 73

Выбился в люди он сам без чьей-либо поддержки, а жестокое детство так это даже на пользу. Не сломался — наоборот, сразу и навсегда понял главное. В шестом классе написал в сочинении: «Мы русские — люди». Училка не поняла, исправила ошибку, переставила тире после «Мы». Но он тогда не ошибся, он написал то, что выносил в душе за неимоверно долгие годы среди чучмеков. Только русские — люди, а все остальные — скоты.

Потому он не задержался на Целине. Хоть и провозглашалось, что Казахстан станет житницей всего СССР, на деле выглядело все как облагодетельствование в первую очередь казахов, то есть тех же чучмеков. А горбатиться ради узкоглазых Самсон не желал, да еще под аккомпанемент дурацких лозунгов: «Казахстан накормит всю Россию». Россия сама способна себя накормить. Это Кубань — житница России, а не чучмецкие степи.

В 56-м он вернулся на родину, пошел в колхоз трактористом, закончил школу. Потом армия, из армии — в институт, выучился на агронома. И снова колхоз. Не мудрствуя лукаво, он шел по прямому и верному пути, указанному партией. В партию, кстати, вступил еще в армии, освоение Самсоном Целины в четырнадцать произвело на замполита неизгладимое впечатление. Романтик был замполит, сам мечтал покорять и осваивать, да не сложилось.

Женился. В жены взял смешливую казачку Марусю. А тесть, мерзавец, как напьется, бывало, все в душу лезет:

— Почему, Самсон, родителей не ищешь? Если погибли, надо могилку найти, а то не по-людски получается. А может и живы еще, война-то многих разбросала. И за границей пооставались, кто в плену был, боялись возвращаться, и калек много, которым стыдно было родным в обузу домой ехать. Только разве мы батьку твоего не примем, если он калека безногий?

И Самсон писал в Красный крест, в Москву в военный архив, тете Лиде даже написал в Хорог. Только из организаций ответили, что данных для поиска недостаточно, и нянечка написала, что ей о его родителях вообще ничего не известно.

Трудился Самсон Иванович, не покладая рук, рвал пупок в родном колхозе, как будто и вправду хозяйство было свое кровное. А знакомые за глаза потешались над его «трудовым алкоголизмом». Но этот раз и навсегда заведенный ритм — с раннего утра до позднего вечера — принес-таки свои плоды. А еще, конечно, твердость в следовании «генеральной линии». Самсону Ивановичу предложили перейти на партийную работу в район.

Новый жизненный устав он принял сразу и безоговорочно. Партия — авангард советского народа, а они, секретари райкомов, обкомов, крайкомов и прочих комов — как бы авангард авангарда. Им решать, куда идти народу и партии и что делать, а раз с них спрос больше, то и привилегии им полагаются соответствующие.

— Народ должен пахать! — делился с Самсоном Ивановичем жизненной мудростью первый секретарь райкома на банном междусобойчике, посвященном его блестящему карьерному взлету. — А мы должны, что делать?

— Сеять.

— Точно. Разумное, доброе, вечное. — Первый неспешно цедил коньяк с сигареткой и, все больше хмелея, домогался: — Вот ты скажи мне, что ты собираешься сеять?

— Правду, — нетрезво кивал Коваленко.

— Ну и дурак! — рубил воздух стаканом Первый. — Ни хрена из твоей правды не вырастет. Высоким целям нужны высокие мысли и высокие слова. Знаешь, где самые высокие слова? В библии. И прекрасно, доложу я тебе, служат для безотказного массового гипноза. Правда — она завсегда зовет на бунт, а нам, Самсон, нужно народ за собой вести к мирной жизни. Потому сеять надо высокие истины из нашей коммунистической библии и иногда удобрять их хорошими делами. Ты пей, Самсон, пей и думай.

И он послушно пил. И коньяк долго бродил от кадыка к желудку, потом укладывался приятной ватностью в руках и ногах. А вместе с ним укладывались и фразы Первого в звенящей богатырской его голове. Приживались, пускали корни и становились уже его фразами, его мыслями.

Расставались с Первым уже окончательно единомышленниками и друзьями, хлопали друг друга по бицепсам. А потом оказалось, что завтра — Первомай, и Самсон Иванович, покачиваясь с похмелюги, гордо стоял на трибуне и смотрел на народ, и выкрикивал в него высокие слова. А народ радовался и принимал их за чистую монету.

Пришлось теперь Самсону Ивановичу изучать «дипломатию», должность требовала, когда надо и подлизать чью-то задницу и принять на себя чужие шишки. Но зато и лестница вверх перед ним открылась широкая с ковром и перилами, а за лестницей (очень он на это надеялся) будет лифт и на самый верх. Так что маленькие неприятности можно было стерпеть.

В восьмидесятые перебрался Самсон Иванович в крайком — завотделом сельского хозяйства. А потом избрали его председателем Краснодарского крайисполкома.

Опираясь на верных людей, не растрачивал он попусту сил на борьбу с соперниками. Успел полюбить Самсон Иванович комфорт и достаток, но о правилах преподанных ему в свое время Первым не забывал, старался и для народа. Много ли ему надо, бедному. Изверившиеся за долгие годы бездействия власти, люди нетерпеливо ждали конкретных поступков, помощи, и появление Коваленко в президиумах всяческих съездов, собраний, конференций воспринималось как неотъемлемая часть его большой хозяйственной работы. И результаты его деятельности были налицо: ремонтировались дороги и строились дома, находились деньги на ремонт школ и больниц, в темноте окраинных районов появлялись свет и милицейские патрули… И за всем этим стоял председатель крайисполкома народный депутат Самсон Иванович Коваленко.

Чем выше ты, любил говаривать Самсон Иванович, тем больше возможностей помочь людям. Особенно, когда в основе карьеры лежат большие дела, а не кулуарные интриги. Но подкосило Коваленко злополучное ГКЧП.

Самое обидное, что на Союз, который так хотели сохранить путчисты, ему было плевать. Даже наоборот радовался, когда прибалты зашевелились. Пусть бы и катились вместе с остальными нацменами. Россия без них проживет, а вот они без России еще неизвестно как справятся. Горбачева не любил за мягкотелость, думал, попрут его. Поэтому создал в крае свое местное ГКЧП, опередив обкомовских ротозеев и перестраховщиков. И вышло, что самому через четыре дня пришлось расстаться с кабинетом, еще и дело завели, правда, потом закрыли.

Временно осел в Анапе. Работал заместителем директора хлебозавода по развитию и строительству. Заводу перевалило за пятьдесят, с момента пуска он не строился и не развивался, должность всегда была вакантной, но директор, так же, как и Коваленко, был болен идеей возрождения казачества. Генерал Дудаев не скрывал своих планов создания Великой Шапсугии-II, намереваясь включить в нее и Краснодарский край, и Коваленко вынашивал не менее воинственные контрзамыслы, правда, для их осуществления не имел никаких возможностей.

Депутатских полномочий (он был делегатом Съезда Народных Депутатов Российской Федерации) его не лишили и дела понемногу пошли в гору. Нашлись люди, внесшие средства в «Фонд возрождения казачества» — античеченские и антиабхазские настроения были в крае очень популярны, особенно среди казаков. Коваленко понимал, что первые взносы сделаны если не откровенными бандитами, то нечистыми на руку предпринимателями, надеявшимися в будущем на вооруженную поддержку казачества, однако от денег не отказался: важно начать, а там посмотрим, кто возьмет верх. Выступил на панихидном по Советскому Союзу Съезде и получил гору корреспонденции: «Только вы можете представлять кубанских казаков — цвет русского народа!»