Ильяс поднял с пола первый попавшийся листок – обрывок какого-то документа – и стал чертить план. В изуродованном проеме двери возникли четверо бородатых парней в кожанках. Ильяс только мотнул головой, и гости с перекосившимися озверевшими лицами исчезли. Хухадов протянул Яше бумажку:
– Клаустрофобия у меня…
«Что-то жизнь у меня стала какая-то беспокойная, – думал Пенкин, покидая „гостеприимный“ дом Хухадова, – ничего, с мажидовскими миллионами будет повод успокоиться».
Яша практически достиг собственного дома, занятый мыслью о своем новом визите в Чечню, когда из подворотни встречным курсом вылетел бывший одноклассник Воха, слегка навеселе и в явном настроении усугубить свое состояние. Из кармана куртки торчало знакомое горлышко, увенчанное синей пробкой с белыми оленями на фоне красна солнышка.
– Яшка, братан! Ты где пропадал?!
– В командировке, только вчера вернулся.
– Так надо обмыть.
– Не, Вов, не могу. Дел еще невпроворот. Тороплюсь.
– Кто ж по делам пешком торопится? Зебра, типа, сломалась? – Зеброй Воха называл Яшину машину за ее неординарную окраску.
– Сломалась, – вздохнул Яша.
– Так надо помянуть. Пойдем посидим как пацаны… – тут же нашелся Воха. Будучи свободным художником и виртуозом своего дела, Воха имел свою постоянную клиентуру, состоящую преимущественно из бизнесменов средней руки. И от постоянного общения с подобным контингентом его русская речь окрасилась «пацанскими» идиомами и характерными жестами.
– Нет, правда некогда.
– А потом починить и, типа, обмыть.
Яша вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:
– Ну и осел же я, а?
– Ну, типа того, – согласился Воха, – тебе выпить предлагают, а ты отказываешься.
– А ты – гений. День сегодня какой?
– В натуре, гений.
– День какой, спрашиваю.
– Вторник… с утра был.
– Вов, какая скорость у трактора?
– Типа, крейсерская – километров тридцать, хотя, если надо, можно и пятьдесят выжать.
– Значит, если тридцать да на десять часов – это триста километров, а тут, пожалуй, тысяча двести, тысяча триста… Итого, где-то четыре дня… То есть воскресенье, понедельник, вторник, среда… В среду вечером он здесь… Хотя если не по десять часов ехать, а скажем, по двенадцать…
Друг детства посмотрел на Яшу с плохо скрываемым состраданием:
– Тебе Яш, типа, лечиться надо, совсем плохой стал.
– Уговорил, пойдем ударим по шашлычку. Угощаю.
Они завернули в стекляшку шашлычной неподалеку. Народу было немного, через сорок минут заведение закрывалось, но Яша и не собирался рассиживаться. Подали шашлык, процентов на семьдесят состоявший из сала, и бутылку «Столичной». Свою «Финляндию» Воха поглубже затолкал в карман и доставать не торопился.
– Вов, ты мог бы мне как другу помочь?
Воха разлил и, не дожидаясь товарища, опрокинул стакан:
– С зеброй, что ли? Так о чем речь?
– Ты понимаешь, она еще не в Москве…– Яша с трудом заставил себя сделать глоток, запах спирта воскрешал слишком неприятные воспоминания о поединке с Назаром и «Абсолютом», и принялся за жирный и еле теплый шашлык.
– А че, по прериям бегает, в натуре?
– Нет, на тракторе едет из Чечни, завтра к вечеру или, в крайнем случае, послезавтра надо ее на Объездной встретить. И еще мне машина нужна.
– Че, сама, что ли, на тракторе? – Воха плеснул себе и обновил Пенкину.
– Слушай, я сам не смогу, должен опять уехать. Выручишь?
– Круто! Зебра на тракторе! – Он торопливо вгрызался в шашлык, разбрызгивая соус на куртку. И при этом не забывал о живительной влаге, поглядывая на хозяина заведения, который, в свою очередь, нетерпеливо поглядывал на них.
– Не форсируй, Вов. – Яша отодвинул бутылку – однокашник, очевидно уже приговоривший до того как минимум пол-литра, катастрофически быстро пьянел. – Ее мужик привезет одноглазый. Ему надо отдать деньги за перевозку, только не все, а половину, и самого этого мужика до моего возвращения задержать.
Воха слил себе остатки водки и уже в состоянии легкого анабиоза побожился:
– Пацан сказал – пацан сделал.
Пенкин пошел домой в полной уверенности, что Воха сдержит «слово пацана». И встретит одноглазого…
«Одноглазого» – вдруг эта мысль кольнула Пенкина. И на душе у него стало как-то спокойнее.
Я посмотрел на часы – было около пяти. Конечно, меня так и подмывало встретиться с этим Кулешовым, узнать, почему за полгода он всего раз беседовал с подозреваемой. И главное, почему в уголовном деле, которое он вел, никак не отражено ее заявление о том, что она вовсе не Зоя Удогова. Следователь как минимум должен был убедиться в том, что это неправда.
Едва я вошел в квартиру, зазвонил телефон.
– Лазарук! – донесся из трубки чрезвычайно возбужденный голос моего клиента.
– Слушаю, Игорь Сергеевич.
– Пенкин появился! – закричал Лазарук в трубку. – Сбежал, подлец, из плена!
– Замечательно, – кисло произнес я.
– Еще как! – радовался Лазарук. – Теперь-то мы его прищучим!
– Игорь Сергеевич, – как можно более убедительно сказал я, – может быть, нам пока не торопиться? Сейчас он вернулся из Чечни как герой, можно сказать, на коне, начнутся интервью, пресс-конференции всякие. Под это дело нас могут представить как преследователей журналистов.
– Это верно, – согласился Лазарук.
– Давайте пока не будем требовать немедленного рассмотрения в суде. Пройдет месяц, другой, все уляжется, тогда и начнем.
– Тогда и случай с камерой забудется, – резонно возразил Лазарук.
– Но все равно новое заседание суда будет назначено не скоро. Так что выбирать нам не приходится.
Избавившись от надоедливого депутата, я положил трубку. Все-таки молодец этот Пенкин! Выбраться всего через три дня из чеченского плена еще, по-моему, никому не удавалось.
Так что, хочешь не хочешь, придется браться за дело Лазарука. Недолго музыка играла. Опять начнутся изрядно надоевшие бесконечные собеседования с депутатом.
Но дело Зои Удоговой, поначалу показавшееся мне таким простым, даже проходным, никак не шло у меня из головы. Конечно, наказание, как я уже говорил, ей грозило небольшое, но не мог я просто спустить его на тормозах. Все, что она мне рассказала, было настолько неправдоподобно и одновременно реально, что только сволочь (а я в некотором роде себя таковою не считаю) могла плюнуть на это. И еще. Эти глаза. Она так на меня смотрела, уходя из комнаты для допросов… Казалось, этот взгляд выворачивает тебя наизнанку, заглядывает под кожу. Такой взгляд бывает у людей, много повидавших в жизни или перенесших какую-нибудь трагедию. Я встречал такие взгляды, когда работал следователем и общался с людьми, изрядную часть жизни проведшими на зоне. От такого взгляда нельзя ничего утаить, ничего скрыть, нельзя схитрить, обмануть. И именно так на меня смотрела Зоя Удогова, которая утверждала, что на самом деле она Вера Кисина.