Продолжение следует, или Наказание неминуемо - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Незнанский cтр.№ 33

Вот и факт убийства знакомой Александра Борисовича в воронежской гостинице она восприняла прежде всего как профессиональный следователь, напрочь отринув возможные «отношения» между Турецким и гражданкой Латвии Эвой Теодоровной. Никакая ревность личного характера не должна была присутствовать при расследовании уголовного дела, связанного с особо тяжким преступлением. Раньше ведь, еще каких-то пятнадцать — двадцать лет назад, так называли всякое убийство, это теперь оно становится едва ли не обыденным явлением. И с осознанием полной своей ответственности Аля явилась в Генеральную прокуратуру, к Меркулову, чтобы получить у него разрешение на доступ к архивным делам.

Константин Дмитриевич болезненно относился к любым «экспериментам» Сани Турецкого, особенно когда дело касалось совсем молодых и обязательно красивых девушек и женщин, разумеется. И уже с самого начала, с первого знакомства с Алевтиной, замгенерального прокурора проникся к ней привычным чувством жалости и нежности, подозревая, и не без оснований, в ней, как и в прочих, прежних, очередную жертву беспокойного, будь он неладен, Сани. Турецкий же, не принимая в свой адрес никаких обвинений, постоянно упрекал Костю в совершенно ненужной подозрительности, лишенной каких бы то ни было оснований. Вечный спор. Такой же типичный, как тезис о том, что дети не понимают родителей.

Но на этот выпад и у Меркулова был свой аргумент. Собственная, в смысле приемная, дочь Лидочка. От первого брака жены Лели. Где-то в возрасте уже восемнадцати лет — тут и Аля далеко еще от нее не ушла — она поочередно и, естественно, с отчаянной безнадежностью влюблялась то в Саньку Турецкого, то в племянника Славы Грязнова Дениса, бывшего, а ныне покойного директора «Глории». Трагическая история, в которой и Костя чувствовал себя в немалой степени виновным. Он же сам уговорил Саню поехать вместе с Денисом в тот детский дом, где позже был совершен теракт и погиб Денис, а Саня тяжело пострадал.

Но что уж теперь-то об этом вспоминать?.. Другое дело, что Лидочка, слава богу, остепенилась, оставила свои девичьи амбиции и создала хорошую, нормальную семью — поглядеть, и то сердце радуется. А ведь могло же получиться иначе…

Если иногда раньше, конечно, и возникали какие-то споры-разговоры на эту тему, то верх брал обычно Саня, клеймивший лучшего — и старшего, надо иметь в виду, — друга за его абсолютно неверное, нечестное и, главное, беспочвенно оскорбительное отношение к своим же друзьям. В результате Косте крыть было нечем, а приводимые им примеры легкомысленных поступков Турецкого легко разбивались оппонентом единственным контраргументом: не соли чужой суп! Что после этого скажешь? Какие мотивы еще могут быть приведены?..

Вот и с последним делом — та же история. А бедная девочка, — видно же и невооруженным глазом! — едва не сгорающая от любви к этому жуткому, непробиваемому никакой логикой прохиндею, готова из кожи лезть, лишь бы помочь доказать его невиновность. Просто черт знает что делается на этом свете!

Выслушивая официальную просьбу этой милой девушки, исходящую, естественно, из канцелярии агентства «Глория», Меркулов внутренне страдал. Вздыхал, переживал по поводу того, что она в силу своей душевной чистоты и наивности определенно не понимала, в какую пропасть страданий может нечаянно обрушиться. Но не видел и способа подсказки. Увы, не понимают дети родителей!..

Окажись сейчас в этом кабинете Александр Борисович, да еще послушай он отчаянные позывы внутреннего голоса Кости, он бы обязательно расхохотался, заражая своим азартом всех остальных. Эх, дорогой Костя! Видел бы ты эту превосходнейшую из всадниц, эту наивнейшую из любовниц! И ты бы первый оценил ее несравненный и, что важнее, последовательный талант. Но — не дано, ибо родители тоже далеко не всегда понимали своих детей.

Пронзаемая внимательно изучающим и чуточку словно бы печальным взглядом Меркулова, Аля, не впервые находившаяся в этом кабинете и отчасти уже прошедшая школу «выживания» у Александра Борисовича, знала, как надо себя вести у старшего начальника. Наивная чистота во взоре, полнейшее доверие в сдержанных жестах и предельно ясная, как на древнеримских скрижалях, лапидарность в речи — и благо тебе будет! Ибо ничто так положительно не действует на эмоциональный настрой начальника, как девичья надежда на немедленную и бескорыстную помощь с его стороны. Никто не устоит перед святой Инессой кисти великого испанца Хосе Риберы, даже если в натуре она блондинка, а не шикарная шатенка с живописного портрета или там жгучая брюнетка. И сомневаться нечего!

Меркулов был, во-первых, живым человеком, а во-вторых, мужчиной. Можно и наоборот — во-вторых, во-первых… И он тоже не устоял. Даже и спрашивать не стал, задавая сакраментальный вопрос: ну, как у вас там?.. Подписал прошение, а потом снял трубку и, тяжко вздыхая, позвонил в архив.

— Мы тут с ним… — он словно нарочно не назвал Турецкого по имени, как делал обычно, — обсуждали… Я тоже пытался кое-что припомнить… А тот мастер по валютным делам, по-моему, отзывался на Толяна Городецкого. С поправкой на латвийский суверенитет теперь, видимо, Анатоль Городецкис какой-нибудь. И, кажется, на дворе был девяносто пятый или шестой год. Легко проверить. Ты уж посмотри там, девочка… Ну, а вообще-то, как? — не удержался-таки.

Ах, какой суперблагодарной улыбкой одарила бывшего Сашиного шефа «Святая Инесса»! Сам Сан Борисыч непременно отреагировал бы следующим образом: «Костя, не искушайся! Тебе еще внуков понянчить предстоит! Держи себя в руках, старина…» И этим поставил жестокий знак неравенства между… между, м-да, собой и… кем?

Меркулов оказался совершенно прав. Аля довольно быстро обнаружила уголовное дело, возбужденное по признакам статьи 87-й Уголовного кодекса РСФСР — «Изготовление или сбыт поддельных денег или ценных бумаг». В данном конкретном случае имели место действия, совершенные в виде промысла: изготовление иностранной валюты — американских долларов — и сбыт ее. Соответствовал пунктам обвинения и возможный срок наказания: пятнадцать лет строгого режима с конфискацией имущества. Имущество осужденного представляла как раз та самая валюта, произведенная в особо крупных размерах и, по заключению экспертов-криминалистов, весьма высокого качества.

Но еще во время следствия, задолго до судебного разбирательства, суверенная Латвийская Республика прислала запрос через МИД в Генеральную прокуратуру, Верховный суд и Министерство юстиции об экстрадиции преступника на родину, ибо он и там здорово отличился. На этом также очень настаивали адвокаты подсудимого. Очевидно, они имели повод здорово опасаться приговора российского суда, в то время как «свободная» Латвия могла выказать преступнику некоторое снисхождение. Окончательное решение зависело и от позиции следователя, возглавлявшего следственную бригаду. Им и был Александр Борисович Турецкий. И он постарался доказать, что никакого снисхождения преступник не заслуживает, а, напротив, достоин наказания «под самую завязку». И суд в конце концов вынес такое решение. После чего гражданина сопредельного государства экстрадировали на родину, где уже латвийский суд, исходя из назначенного российской судебной системой наказания, признал его вполне справедливым и полностью соответствующим международному положению о преступлениях в валютной сфере. Ну, разве что слегка уменьшил срок — с пятнадцати до двенадцати лет. Все равно много. И осужденный вполне мог «обидеться».