Взлетная полоса - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Незнанский cтр.№ 52

– Как это происходит? Почему это происходит? Где он, с кем он? Почему он опять мне врет?

В таком состоянии Ирина была самой себе противна, особенно когда воображала себя со стороны: глаза сверкают злостью, на щеках красные пятна, прическа растрепалась… Но Антон, казалось, этого не замечал. Кажется, Ирина не была противна ему. В любом состоянии… Ирина затруднялась в целом определить свои чувства к этому человеку, но в данный момент она гарантированно отвечала за то, что по крайней мере благодарность к нему испытывает. Хотя бы благодарность.

– Ира… Может, он не врет. Может, его правда эколог этот зачем-то вызвал…

И он еще хочет оправдать Турецкого! Какой, в самом деле, замечательный, чуткий, благородный мужчина этот Антон Плетнев. Не то что некоторые!

– Ты сам мне сказал только что, что эколог его мобильного не знает и знать не может, – отвергла утешения Ирина. – Вот позвони сейчас Турецкому. Тебе он что скажет, интересно?

Плетнев опустил взгляд. Потом, точно солдат, повинующийся командиру, потянулся к своему мобильнику.

– Нет! – спохватилась Ирина. – Антон, не надо звонить. Я ведь сама ему тоже соврала.

– Как соврала? Тебе-то зачем врать?

– Не знаю зачем. Сказала, что я дома, спать ложусь. Просто вот назло… Глупо. Гадко. Что в этом такого, что я у вас? Я Ваське обещала, что попрощаюсь с ним. Васька этого ждал…

Антон отвел взгляд, и Ирина подумала, что его растрогало упоминание о сыне, которому так не хватает матери. Хороший мужик – Антон. Столько в своей корявой жизни перенес, что другой на его месте сломался либо ожесточился бы. А он – хозяйственный, добрый… И, между прочим, для женщин привлекательный. Как хотелось бы, чтобы он был счастлив. Он и маленький Васька. Чтобы им наконец повезло…

– Ира, без тебя… Без тебя трудно.

– Да. Вася ко мне очень привязался, я вижу.

– Я… Я не о Васе. Я о себе.

Ирине показалось, что она ослышалась, и, прежде чем мозг принял невероятную истину, голова резко вскинулась, глаза поймали взгляд Антона. Он смотрел на нее – прямо, серьезно, не отводя глаз.

В то время как взгляд Ирины отражал удивление, замешательство, почти испуг… Это состязание или, скорее, испытание взглядов длилось пару секунд. Потом Антон резко встал, повернулся лицом к окну, за которым короткая летняя ночь уже прикрыла тенями все то, что можно было бы разглядеть.

– Прости, – сказал Антон – окну, а не Ирине Генриховне. – Прости, я идиот. Само вырвалось. Да нет, что я оправдываюсь… Зря сказал!

– Да. Зря. Антон… прости меня…

Неловкость этого признания, которое при других условиях могло содействовать сближению, разделила их, воздвиглась между ними непробиваемой стеной. Каждый, казалось, ощущал потребность в суетливом движении, которое отделило бы его от другого человека, находившегося сейчас рядом, на этой кухне, – и тем более безмерно чужого. Антон расковыривал коротко стриженным тупым ногтем пузыри краски, вздувшиеся на подоконнике. Ирина скованно встала со стула, прижимая к себе локти, как бы для того, чтобы ни за что не зацепиться, шагнула к раковине, включила воду, чтобы вымыть свою чашку, покоричневевшую от крепкого чая. Антон тоже сделал шаг в направлении раковины – Ирина шарахнулась от него, как от маньяка. Но Плетнев всего лишь протянул руку – и забрал чашку. Не приближаясь к Ирине ни на полшага.

– Не надо, – скупо объяснил Антон. – Не трогай. Я сам… посуду вымою.

– Да, – в таком же лапидарном стиле ответила Ирина. – Я пойду. Очень поздно уже.

Подхватив свою сумочку, она стремительными шагами покинула кухню. Хлопнула входная дверь.

Оставшись в одиночестве, Антон сжал кулак – и, замахнувшись, врезал себе по темени. Удар был не вполне, для такого профессионала драки, серьезным, но и не совсем шуточным. Со стороны непонятно было бы: пытается этот человек себя наказать или же вправить какой-то случившийся в голове вывих? Что касается Антона, обе версии показались бы ему правильными. Только он предложил бы еще и третью: когда болит шишка, не так больно на душе.

«Дурак, – корил он себя, – дур-рак, дур-рак… Дурачина ты, простофиля! А еще частный сыщик, вроде должен был бы соображать своей головешкой дурацкой. Зачем признавался? Так мог бы ее видеть, хотя бы изредка, а теперь… Теперь неизвестно, войдет ли она еще когда-нибудь в твой дом. Если перестанет приходить, Васька страдать будет… Из-за того, что папочка не просчитал последствий. Зачем, спрашивается, признавался? На что надеялся? Ага, Антоша, я тебе скажу, на что ты надеялся: что, если Турецкий жене изменил, она вправе оставить его и уйти к тебе. Вправе-то, может быть, и вправе, тем более что Турецкий, как всем известно, ходок тот еще, а вот станет ли она это делать? Нет, не станет. И ты это отлично понял, хоть и непроходимый дурак. Ирина любит своего Турецкого! Как она посмотрела после этой глупости… после этого признания, да у нее же все на лбу написано было. Для нее не существуют другие мужчины – и вообще никто, кроме ее Саши…»

Этим внутренним монологом Антон растравлял свою боль, но что было поделать, если сейчас в нем не осталось ничего, кроме боли. Он отдал бы свою правую руку целиком – или большой палец, потому что без него нельзя стрелять, – лишь бы из Ирининой памяти изгладилось все, что было. Если бы сейчас пред его очи явился какой-нибудь физик-очкарик из суперзасекреченного института для того, чтобы предложить машинку для стирания чужих воспоминаний, Антон последние портки с себя бы снял, но заплатил бы за эту машинку сколько попросят. К сожалению, машинок таких ни отечественная, ни зарубежная промышленность не производят. Это научная фантастика. А то, что свершилось между ним и Ириной, – реальность. И из этой мерзопакостной реальности ему предстоит как-то выкарабкиваться.

В противном случае Ирина просто исчезнет из его жизни навсегда. Если уже не исчезла…

Как жаль, что пространство и время не позволяли Антону в этот трижды горький час увидеть Ирину, какой она возвратилась к себе домой и, не раздеваясь, рухнула на супружеское двуспальное ложе! Турецкий до сих пор не вернулся, но, откровенно говоря, в данный момент Ирине Генриховне было глубоко наплевать, где и с кем проводит время ее законный супружник. В ушах стояли слова Антона. Перед глазами до сих пор не изгладилась сцена решительного объяснения. Мысли были поглощены одним Плетневым, и больше никем.

«Как он на меня смотрел… Так давно никто не смотрел на меня. Не с откровенной мужской похотью (этих сколько угодно), а вот именно с таким желанием, чтобы я ответила на его чувства… чтобы я в ответ призналась, что мне тоже очень трудно без него… А ведь так и есть! Если я сейчас изыму Антона из своей жизни, это будет… в самом деле, это будет трудно. Я невольно приучила его к себе, а теперь отбрасываю, как израсходованный материал. В самом деле, трудно. Словно совершить предательство… Если я это сделаю, то Ваську и впрямь предам. Мальчишке так нужно материнское тепло, материнская забота! Моя Нинка во всем этом уже не слишком нуждается: она самостоятельная девочка-подросток, учится за рубежом, друзья ей важнее матери. И это правильно: разве человек должен всю жизнь за материнскую юбку держаться? Надо признать: у меня получилась замечательная дочь. Я вложила в нее все, что могла, – именно я, мать, так как отец почти не принимал участия в ее воспитании. А Вася? Кто в него вложит – и любовь к книгам, и умение чувствовать и понимать музыку, и культуру общения, и многое-многое другое, что вполне могла бы дать ему я? Почему бы мне, в самом деле, не уйти к мужчине и ребенку, которые будут меня по-настоящему любить и ценить? Что меня здесь держит? Вот здесь, да-да, здесь, в этом доме? Привычная обстановка, привычная мебель, привычный… привычный муж? Такой муж, как Турецкий, который вечно обретается то на работе, то, пардон, на чужих бабах – это тоже привычная формальность. Так себе, знакомый предмет, вроде мебели. Даже менее знакомый, поскольку эту мебель я вижу чаще, чем его…»