Римский период, или Охота на вампира - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Тополь cтр.№ 22

На следующий день вывез на автомашине трупы трех мальчиков в лес, с помощью лопаты выкопал яму, перенес туда мешки с трупами и там же с помощью ножа отчленил головы, затем руки-ноги. С третьего мальчика снял скальп, выколол глаза, после этого закопал, засыпал дерном.

Хотя в предыдущем эпизоде вкус крови ему не понравился, однако в последующих убийствах он стал пить кровь своих жертв во время их агонии, что сильно поднимало ему настроение, поскольку именно в этот момент происходила эякуляция, хотя он не всегда ее чувствовал. Рассказывает о постепенной отработке деталей совершения преступлений, которые прокручивались в голове, дополнялись или, наоборот, исчезали, однако схема убийства всегда оставалась единой. Когда объект оказывался в его власти, Коловкину становилось легче дышать, появлялось предвкушение радости. Тех, кто казался ему более симпатичным, мучил значительно дольше. Ощущения при этом сопровождались чувством возбуждения, возвышенности, отсутствием жалости к своим жертвам, так как всегда с целью самооправдания выбирал в качестве жертв мальчиков, склонных к правонарушениям. Сам акт пытки длился до трех часов, был одинаковым, на одном подъеме. Переживания между удушениями и расчленением были различными, но эмоционально это было одной цепочкой, в которой все было связано. Самым приятным был не вкус крови, а акт ее поглощения и вид агонии жертвы – подергивание тела, предсмертные конвульсии и хрипы, безликое выражение лица, остановившиеся, смотрящие в одну точку глаза, вывалившийся язык, непроизвольный акт дефекации и мочеиспускания. При расчленении тел возбуждение возникало от вида их внутренностей. При их созерцании возникали эмоциональный подъем и радостное состояние, нередко заканчивающееся семяизвержением. Созерцания внутренних органов одного человека хватало на момент одного убийства, к моменту завершения расчленения появлялось ощущение пресыщенности. В последующем до появления трупного запаха в подвале Коловкин постоянно возвращался туда, совершал там акты мастурбации, вспоминал подростков, их пытки, рассматривал предметы, взятые у мальчиков. Это состояние могло длиться от одного дня до недели, затем появлялась необходимость совершить новое убийство. При этом промежуток между убийствами стал уменьшаться, желание убить и насладиться приходило все чаще, поиски были постоянными. Накануне каждого нового убийства представлял и придумывал разнообразные формы пыток и способов подавлять свои жертвы морально. Одним из главных наслаждений было то, что своей властью он разрушает детскую дружбу и даже заставляет детей вешать друг друга. Перемена отношений между детьми в период их гибели, отсутствие борьбы друг за друга, героизма, предательство убеждали его в том, что людям не свойствен героизм, что, когда речь идет о собственной жизни, мальчики легко подставляют товарищей. Думая об этом, прибегал к акту мастурбации, после чего наступало физическое и психологическое удовлетворение, в душе появлялось облегчение, чувство покоя, настроение приближалось к радостному.

Сначала, когда его арестовали, был напуган, но спустя несколько дней испуг сменился чувством облегчения, «свободы», «наконец все закончилось и никогда не повторится». Стал ко всему относиться фаталистически, признал, что собственная смерть его не пугает – «чему быть, того не миновать». В камере СИЗО держится спокойно, обособленно. От встречи с матерью отказался, хотя среди родственников наиболее близким ему человеком была мать. Характеризует себя спокойным, замкнутым. Мышление конкретное, формальное, целенаправленное, последовательное. Подчеркивает, что ценит в людях порядочность, принципиальность, честность. Отмечает, что хотел бы избавиться от застенчивости, которую считает своей основной отрицательной чертой…»

Кренясь и падая со стула, Елена почувствовала, как ее подхватили чьи-то руки, но у нее уже не было сил даже поднять глаза и посмотреть, кто это.

Винсент отнес ее на диван, уложил, расстегнул верхнюю пуговицу на блузке и стал делать над ней медленные пассы, говоря по-итальянски негромко, речитативом:

– Tutto a posto… Все хорошо, все в порядке… Вы погружаетесь в сон и забываете все, что прочли… Вы забываете все, что прочли… – И вдруг приказал: – Вы забыли! Вы уже забыли все, что прочли… И теперь вы просто спите, набираетесь сил… – И опять мягко, речитативом: – Вы спите глубоко, покойно и чувствуете, как в вас проникает солнечная энергия… Солнечное тепло разливается по всему телу, входит во все мышцы и капилляры… Ваши щеки розовеют, вам видится хороший сон, но вы начинаете просыпаться, потому что сюда идут… Все, просыпайтесь!

Винсент чуть слышно хлопнул над Еленой ладонями, и она проснулась, удивленно захлопала своими начерненными ресницами:

– Где я? Я уснула?

Винсент улыбнулся:

– Ну, немножко. Вы просто устали. Мы с вами в Институте психиатрии, и сейчас сюда кто-то войдет. Садитесь.

Она удивленно и послушно села, увидела на столе толстенную папку с актами психиатрических экспертиз и уставилась на нее, хмуря лицо и пытаясь что-то вспомнить. Но в этот момент открылась дверь, в кабинет вошел заведующий лабораторией судебно-психиатрической экспертизы профессор Демидов.

– Ну? – бодро сказал он Винсенту. – Как вам наши маньяки? – И тут же перевел себя на английский: – What do you think of our maniacs?

– I like them, – без улыбки ответил Винсент.

– Do you want to meet them?

– Not all of them. Just one.

– Which one?

– I don’t remember his last name, but his number 1769. The one who was trying to influence people throw the telephone lines [15] .

Елена озадаченно тряхнула головой – о чем они говорят? Какой номер 1769? И кто тут пытался воздействовать на людей через телефонные линии?

13

– …вопль сынов Израилевых дошел до Меня, и видел Я угнетение, каким Египтяне угнетают их. Так пойди к Фараону, Я посылаю тебя, и выведи народ Мой, сынов Израилевых, из Египта…

Весь квартал на Антонфранцгассе, 20, где находилось Израильское посольство, был блокирован полицейскими машинами, а перед посольством – широким и приземистым бетонным зданием без единого окна – работали асфальтовые катки, бетономешалки и рабочие – все как один в чистеньких комбинезонах и оранжевых пластиковых касках. Мне трудно сказать, как вчера, после арабского теракта, тут выглядели ворота, будка охранников и парадный подъезд посольства (я не покупаю газет, ведь я не знаю немецкого, и не смотрю телевизор, поскольку его можно получить в отеле только за дополнительную плату), но сегодня следов этого нападения практически не было – сколько ни озирался я по сторонам, пока австрийский полицейский передавал листочек с моей советской визой какому-то молодому израильтянину в штатском, а тот по рации связывался с кем-то в посольстве и на гортанном иврите сообщал, что я хочу срочно видеть консула. Потом он же меня обыскал и ощупал от щиколоток и паха до спины и подмышек и проводил от проходной к подъезду посольства. Этот подъезд представлял собой уникальное, на мой взгляд, сооружение: наружная дверь из толстенного темного стекла открывалась изнутри только с помощью какой-то особой сигнализации; за дверью был узкий тамбур со стенами из бронированной стали и узких окошек-бойниц, а следующая дверь была стальная, как в салехардском лагерном ШИЗО, где я снимал свой первый фильм. За этими окошками и были, видимо, те пулеметы, из которых израильские коммандос расстреляли бы арабов, если бы они прорвались в посольство. А за стальной дверью оказалась еще одна ловушка – узкий Г-образный тамбур, где меня снова обыскали и ощупали, перед тем как впустить в пустую маленькую комнату с двумя закрытыми и зарешеченными окошками.