Божья кара - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Пронин cтр.№ 52

– Боже... И в этом ты неполноценный.

– А в чем еще? – освоившись, поняв, что самого страшного с ним не случится, Апполонио явно начал дерзить.

– Не знаю, но уверен, что есть в тебе порча. Вали отсюда. Увижу возле этой калитки – буду бить. По морде. Не отвечай мне ничего – береги себя. Молчаливые дольше живут.

Вернувшись во двор, Саша увидел, что пакета на столе нет. Толкнув дверь в Наташину каморку, убедился, что она заперта изнутри, и с легким сердцем вернулся к своей машине. Апполонио он обогнал уже у почты. Проезжая мимо, с силой нажал на клаксон. Парень вздрогнул, отшатнулся, но Саша лишь приветственно помахал ему рукой. Мол, до скорой встречи, дорогой!

Стараясь двигаться как можно тише, Амок закрыл за собой дверь, внес в комнату пакет, расположил на шкафу, на столе ночную свою добычу и, раздевшись, осторожно улегся рядом с Наташей. Через некоторое время она, не просыпаясь, нащупала его в темноте и, положив голову на плечо, затихла до утра. А перед утром, еще в кромешной темноте, легкими срамными касаниями разбудила, и, что делать, ребята, что делать – случилось то, что со многими случается в предутренней темноте, то, что делает нас счастливыми и не забывается никогда. Так и не выпустив друг друга из объятий, они снова заснули и проснулись почти одновременно. Розовые солнечные зайчики, возникнув на скошенном потолке, начали медленно, со скоростью солнца, передвигаться по стене, потом соскользнули на диван, коснулись подушек, коснулись Наташиных ресниц...

Открыв глаза, она некоторое время смотрела в потолок, потом осторожно высвободилась из объятий Амока, села и только сейчас, взглянув на него, резко отодвинулась...

Проснулся и Амок. Протянув руку, положил ладонь ей на бедро. Наташа не пошевелилась.

– Так это был ты? – проговорила она наконец.

– Почему был... Я и сейчас есть.

– И давно ты здесь?

– С вечера...

– Так мы всю ночь...

– Вроде того.

Наташа долго молчала, оглядывая стены с солнечными зайчиками, которые к тому времени сделались уже золотистыми, кружевными, повторяя узор занавесок. Отдернув ситцевую шторку, Наташа убедилась, что Лиза еще спит, как и спала, видимо, всю ночь, снова задернула занавеску, набросила на плечи халат.

– Хорошо же я набралась вчера... Даже не заметила, как... Похоже, надо завязывать... Если так дальше пойдет... – И тут какое-то яркое пятно чуть в стороне, в углу, привлекло ее внимание – солнечный зайчик, достигнув наконец шкафа, упал на паруса кораблика и, высветив их, сделал почти алыми. На фоне серых обоев, многократно залитых потеками дождевой воды, вздувшихся и перекошенных, на фоне желтоватых разводов и пятен от висевших когда-то здесь рамок, настенных часов, чьих-то фотографий и прочих следов чужой жизни паруса выделялись ярко и празднично.

– Ни фига себе, – пробормотала Наташа и, вскочив с дивана, на ходу запахивая халат и завязывая узел на пояске, подошла к шкафу. Подняв руку, она легонько, кончиками пальцев, коснулась парусов. – Ни фига себе, – повторила она и обернулась к Амоку. И опять он увидел то, что несколько дней назад поразило его в музее Грина, – ее глаза были полны слез. Она не плакала, нет, просто глаза ее были наполнены слезами. – Твоя работа? – каким-то смазанным голосом спросила она.

– Саша помог.

– Так. – Наташа подошла к столу, сдвинув табуретку, присела, подняла глаза и...

И тихо ахнула.

На столе стоял граненый стакан Грина. Непривычно широкие грани делали его чуть приземистым, он казался устойчивым и надежным не только на этом столе, не только на жиденьком столике в маленькой хате Грина, он, ребята, придавал надежность всей нашей зыбкой, полной случайностей жизни.

Рядом стояла бутылка водки старой, прежней, давней какой-то формы, которая не появлялась на прилавках лет пятьдесят. Из таких бутылок пили водку во время войны, в лихие послевоенные годы, и вот она снова на столе.

– Ржаная, – прочитала Наташа.

– Ты же хотела выпить из этого стакана, – пояснил Амок. – Водки.

– Ну не одна же!

– Так вот он я...

– А чего развалился весь голый?! Срам-то прикрой!

Амок не заставил себя ждать, и через минуту-вторую стол был накрыт. Из закуски нашелся хлеб, фиолетовая коктебельская луковица, соль в надколотой чашке и огурец.

– Никогда не сидела в четыре утра за более роскошным столом, – сказала Наташа.

Ополоснув гриновский стакан под рукомойником и протерев его куском оторванной от рулона туалетной бумаги, она водрузила его в центре стола и властно указала пальцем – наливай!

Ребята, вы когда-нибудь пили водку из граненого стакана в четыре утра, закусывая хлебом, отрывая зубами куски от луковицы и чувствуя, как под вашими зубами они хрустят и там, во рту, брызжут сладким соком, наполняя жизнью ваше молодое усталое тело?

Почему усталое?

А потому.

Вы когда-нибудь пили водку в четыре утра из граненого стакана с женщиной, от одного вида которой в душе рождается горестный стон, который потом не затихает в вас годами и дает силы выживать в нашей суетной и зависимой жизни, пили?

Вы когда-нибудь пили в четыре утра водку, заедая ее сладким фиолетовым луком? Пили со всесокрушающим чувством правоты, потому что в эти минуты вы заняты единственно нужным, правильным и праведным делом – пьете водку, пили? Вы смотрите в хмелеющие глаза сидящей рядом с вами женщины, чувствуете хмель в собственных глазах и понимаете – жизнь удалась. Что бы ни случилось с вами потом, когда закончится это утро, вы уже не беспомощны, вы сильны и уверены в себе, вы преодолеете любое унижение, любое бедствие и позор, не растеряетесь, когда на вас свалится богатство, когда подстережет бедность...

Не потому, что вы пьете водку в четыре утра из граненого стакана, а потому что вам выдалась ночь любви и справедливости. Это не с каждым бывает, не каждый выдержит, не каждый решится рискнуть, подготовить и исполнить такую ночь. Вспомните беспамятство Амока на холодной гальке ночного пляжа, в зарослях парка Дома творчества, его безобразный, отвратительный обезьяний рев, когда разбежалось шашлычное землячество, вспомните...

И к этому надо быть готовым, и через это надо пройти...

Высшие силы услышали рев боли и беспомощности и позволили состояться этой ночи. А то, что в какой-то момент Амока приняли за другого... Это такой пустяк! Ведь он-то Наташу не принял за другую... И она, осознав случившееся, не отшатнулась, не спохватилась...

Когда Амок, вылив в безмерный гриновский стакан остатки водки, поставил бутылку на пол, Наташа поднялась, подошла к нему, села на колени и прижалась мокрым лицом к его лицу.

– Спасибо тебе, Амок, за это утро. И за ночь спасибо, несмотря на маленькое недоразумение... Оно только украсило эту ночь. Мы оба с тобой заслужили... Грин сыграл в моей жизни пагубную роль, но я его не корю. Он своими алыми парусами дает ложную систему ценностей. Сказка красивая, но следовать ей нельзя... Эта его полоумная Ассоль стоит у меня перед глазами, как какое-то наваждение... Я не могу выйти замуж, как выходят все бабы... Я могу выйти замуж только с каким-то кандибобером. – Наташа вытерла свое мокрое лицо ладошками и пересела на табуретку.