Тропинка привела ее на небольшой утес, и она наконец-то
увидела место, куда направлялась. На высокой скале по другую сторону обширного
ледника возвышался храм – прозрачно-белое каменное строение с едва различимой
сейчас за стеной падающего снега колокольней.
Сколько времени понадобится, чтобы туда добраться, даже при
ее способности к быстрой ходьбе? Она понимала, как должна поступить, но страшилась
самой мысли об этом. Придется воздеть руки, отринуть законы природы и доводы
собственного рассудка и подняться над бездной, отделяющей ее от храма, а затем
мягко опуститься по другую сторону заледеневшего ущелья. Ни одна из множества
способностей, которыми она владела, не заставляла ее чувствовать себя столь
ничтожной, до такой степени лишенной человеческого естества и далекой от того
земного существа, которым она была когда-то.
Но она хотела достичь храма. Ей необходимо было попасть
туда. А потому она медленно и грациозно подняла руки. Глаза ее на мгновение
закрылись, и усилием воли она толкнула себя вверх и в ту же секунду
почувствовала, как ее невесомое, не скованное материей тело взмывает над землей
и, оседлав ветер, подчиняет его своей воле.
Ветер долго не желал подчиняться, вращая и стремительно таща
ее за собой. Обратив лицо к звездам, окруженная облаками, она поднималась все
выше и выше. Как тяжелы ее одежды; разве она еще не готова стать невидимой?
Разве не в этом состоит следующий шаг? Соринка у Бога в глазу, подумала она.
Сердце болело. Как ужасно потерять всякую связь… На глаза навернулись слезы.
Как и всегда в такие моменты, когда исчезали все реальные
приметы столь дорогого для нее незабвенного человеческого прошлого, его слабое
мерцание казалось более чем когда-либо заветной мечтой. «Я жила, я любила, моя
плоть была тепла…» Она увидела Мариуса, своего создателя, но не таким, каким он
стал сейчас, а таким, каким она встретила его тогда – молодым бессмертным, в
чьей груди полыхал пожар сверхъестественной тайны.
«Пандора, дорогая моя…»
«Подари мне его, умоляю».
«Иди со мной, Пандора, дабы испросить благословения Матери и
Отца. Войди в святилище».
В отчаянии она вдруг словно утратила осторожность и едва не
забыла о своем предназначении. Еще немного, и она понеслась бы навстречу
восходящему солнцу. Но раздавшийся вновь сигнал тревоги – беззвучное
пульсирующее предупреждение: «Опасность» – напомнил о цели ее путешествия.
Широко раскинув руки, она заставила себя повернуться лицом к земле и прямо под
собой увидела двор храма с дымящимися в нем кострами. Наконец-то!
Стремительность спуска оказалась столь поразительной, что на
мгновение она даже лишилась способности соображать. Она вдруг обнаружила, что
находится во дворе, какие-то доли секунды тело было охвачено болью, затем
похолодело и застыло.
Вой ветра доносился теперь издалека. За стенами храма
слышался головокружительный ритм бубнов и барабанов, ему вторили голоса – и все
это сливалось в без конца повторяющийся устрашающий рефрен. Перед ней с шипением
и треском пылали жертвенные костры, на которых темной массой лежали горы тел.
Отвратительный запах вызывал тошноту. И все же она долго смотрела, как медленно
трудится над шипящей плотью пламя, как чернеют останки, как от волос внезапно
поднимаются клубы белого дыма. Чистый горный воздух сюда не проникал, и она
едва не задохнулась от вони.
Она бросила взгляд на видневшуюся в отдалении деревянную
дверь – вход во внутреннее святилище. Придется, к сожалению, еще раз испытать
свои силы. Досадно. И вот она уже переступает порог, дверь распахивается, ее
ослепляет горящий внутри свет, окутывает теплый воздух и оглушает пение.
– Азим! Азим! Азим! – нараспев повторяют
молящиеся, тесно сгрудившись посреди ярко освещенного помещения; она видит
только их спины и поднятые вверх руки, кисти которых шевелятся в такт
качающимся головам. – Азим! Азим! Азим-Азим-Азим! Ааааа-зиииим!
От кадильниц поднимается дым; огромное множество босоногих
фигур поворачиваются кругом, но ее никто не замечает. Глаза их закрыты, на
темных лицах ни единой морщинки, шевелятся лишь губы, благоговейно повторяющие
имя.
Она пробралась в самую гущу толпы; здесь были мужчины и
женщины, одетые как в лохмотья, так и в великолепные шелка с золотыми
украшениями, – и все они с приводящей в ужас монотонностью повторяли свое
воззвание. Она уловила запах лихорадки, голода, разлагающихся тел, раздавленных
в порыве общего безумия. Словно пытаясь устоять среди бурного потока движения и
шума, она прислонилась к мраморной колонне.
Наконец в эпицентре столпотворения она разглядела Азима. Его
бронзового отлива кожа влажно блестела в сиянии свечей, склоненную голову
украшал черный шелковый тюрбан, на длинном, искусно расшитом одеянии виднелись
пятна крови смертных и бессмертных. Обведенные углем черные глаза казались
невероятно огромными. Под жесткий аккомпанемент барабанной дроби он исполнял
свой танец: то раскачивался, то выбрасывал вперед кулаки, то отводил их назад,
как будто бился о невидимую стену. Обутой в туфлю ногой он в безумном ритме
стучал по мраморному полу.
Уголки его рта сочились кровью. Выражение лица было
сосредоточенно-отрешенным.
Тем не менее он знал о ее присутствии. В разгар танца он
взглянул на нее, и окровавленные губы изогнулись в улыбке.
«Пандора, моя прекрасная бессмертная Пандора…»
Насытившись этим пиршеством, он выглядел пополневшим и
разгоряченным – не часто ей доводилось видеть бессмертных такими. Откинув назад
голову, он повернулся и пронзительно крикнул. И тогда выступившие вперед
служители рассекли церемониальными ножами его запястья.
Со всех сторон к нему бросились верующие, чтобы поймать
разомкнутыми губами льющуюся потоком священную кровь. На фоне захлебывающихся
воплей тех, кто находился рядом с ним, песнопение зазвучало еще громче, еще
настойчивее. Вдруг она увидела, как его подняли на плечи, растянули во весь
рост, обратив золотыми туфлями к высокому мозаичному потолку, и ножи скользнули
по его лодыжкам и запястьям, раны на которых уже успели затянуться.
Обезумевшая толпа, казалось, все увеличивалась; движения
стали еще более неистовыми; на нее то и дело натыкались какие-то отвратительно
пахнущие люди, не замечая, как холодно и твердо ее скрытое мягкой бесформенной
шерстяной одеждой древнее тело. Она оставалась неподвижной, позволяя им
окружить себя, втянуть в гущу толпы. Окровавленного, стонущего Азима вновь
опустили на пол, раны его уже зажили. Он жестом поманил ее к себе. Она молча
отказалась.
Она наблюдала за тем, как он потянулся, наугад выхватил из
толпы жертву, молодую женщину с накрашенными глазами и болтающимися золотыми серьгами,
и разорвал ее тонкую шею.
Верующие сбились с ритма, и песнопение превратилось во
всеобщий бессловесный вопль.