Мраморные стены и сводчатые потолки отражали и еще больше
усиливали и без того мощный голос Лестата.
Убивайте нас, братья мои и сестры,
Война в самом разгаре.
Вы должны понимать то, что вы видите,
Когда вы видите меня.
Он медленно втянул в себя воздух, чтобы выровнять дыхание.
Ни звука. Слышна была только музыка, постепенно она затихла и сменилась
неразборчивым звучанием человеческой речи. Посторонних здесь не было. В этом он
был уверен. Присутствие чужих он почувствовал бы сразу. В убежище не проник
никто. Его инстинкт безошибочно свидетельствовал об этом.
Неожиданно он почувствовал сильную боль в груди. Лицу стало
жарко. Факт весьма многозначительный.
Пройдя через отделанные мрамором помещения, он остановился
перед дверью алькова. Неужели он в эти мгновения молился? Или рисовал в своем
воображении возможные картины? Он точно знал, что именно сейчас увидит: Тех,
Кого Следует Оберегать, по-прежнему сидящих на своих местах в неизменных
позах, – таких, какими он видел их всегда. Что же касается открытых
дверей, то вскоре найдется вполне обыденное объяснение – короткое замыкание,
вышедший из строя предохранитель или нечто в том же роде.
Внезапно он ощутил – не страх, а инстинктивное предчувствие,
какое возникает у юного мистика в преддверии готового явиться ему видения, как
будто он вот-вот узрит живого Бога или кровавые язвы на собственных руках.
Вдруг успокоившись, он переступил порог святилища.
В первый момент он ничего не заметил. Перед его глазами была
та самая картина, которую он и ожидал увидеть: длинное помещение, наполненное
деревьями и цветами, каменная скамья, служившая троном, а за ней – огромный
экран телевизора, на котором видны были чьи-то глаза, рты и с которого
доносился вызванный неизвестно чем смех. И вдруг до него дошло: на троне
оставалась только одна фигура! И эта фигура была практически совсем прозрачной!
Яркие, красочные лучи стоявшего в отдалении телевизионного экрана проходили
прямо через нее.
«Нет! Этого не может быть! Вглядись повнимательнее, Мариус!
Даже ты не застрахован от ошибок в своих чувствах и ощущениях!» Подобно самому
обыкновенному смертному в момент сильного волнения, он схватился руками за
голову и крепко сжал ее, словно пытаясь таким образом избавиться от наваждения.
Он всмотрелся в спину Энкила, который, за исключением
по-прежнему черных волос, превратился в некую статую из матового стекла, и видел,
как сквозь нее, слегка преломляясь, свободно проникали слабые разноцветные
лучи. В неровных вспышках света фигура Энкила неожиданно засияла, превратившись
в источник слабых пляшущих лучиков.
Мариус потряс головой. Нет! Невозможно! Он встряхнулся всем
телом.
– Все в порядке, Мариус, – прошептал он. – Не
спеши.
Десятки неясных подозрений роились в его мозгу. Кто-то
приходил сюда, кто-то более могущественный и древний, чем он. Кто-то узнал, где
он скрывает Тех, Кого Следует Оберегать, и совершил нечто невообразимое! И во
всем виноват Лестат! Лестат! Это он открыл тайну всему миру!
Колени его подгибались и дрожали. Подумать только! Он так
давно не испытывал подобной человеческой слабости, что совершенно забыл о том,
что такое может быть. Он медленно вытащил из кармана полотняный носовой платок
и стер со лба выступивший тонким слоем кровавый пот. После этого он направился
к трону и обошел его таким образом, чтобы оказаться лицом к лицу с царем.
Черные волосы Энкила длинными тонкими прядями спускались до
плеч – точно так же, как это было в течение последних двух тысячелетий. Широкий
золотой воротник ровно лежал на его гладкой, безволосой груди, складки
полотняной юбки оставались безукоризненными, неподвижные пальцы по-прежнему
украшали перстни.
Но тело его было словно стеклянное! И совершенно пустое!
Даже огромные сияющие глаза были прозрачны, на месте зрачков виднелись только
темные круги. «Нет, не спеши! Осмотри все как следует! Вот, видишь? Видны еще
кости скелета, пришедшие в такое же состояние, что и плоть. Но они остались на
месте, так же как и ясно видимые извилистые вены и артерии и нечто похожее на
легкие. Но все это стало совершенно прозрачным! Все словно создано из одного и
того же материала! Но что же с ним сделали?»
А в сидевшем перед ним существе продолжали происходить
изменения. Прямо на глазах Мариуса тело теряло свою молочную консистенцию. Оно
словно высыхало и становилось все прозрачнее и прозрачнее.
Он осторожно дотронулся до него. Нет, это не молоко, скорее
похоже на скорлупу.
Однако столь необдуманный жест сокрушил сидевшую перед ним
фигуру. Тело покачнулось и рухнуло на мраморные плиты пола. Взгляд широко
открытых глаз оставался неподвижным, конечности напряженно застыли в прежнем
положении. Раздавшийся звук походил на шорох севшего на пол насекомого.
Шевелились только его волосы. Его мягкие черные волосы. Но и
они менялись на глазах – они начали рассыпаться на мельчайшие частички, на
блестящие крохотные лучинки. Прохладный ветерок, создаваемый вентиляционными
системами, сдувал и уносил их словно соломинки. На горле он увидел две едва
заметные ранки. Они не успели зажить, как это немедленно случилось бы прежде,
ибо сейчас вся целительная кровь покинула тело.
– Кто осмелился совершить такое? – прошептал он
вслух и крепко сжал в кулак правую руку, словно стараясь таким образом
удержаться от громкого крика и слез. – Кто посмел выпить из него жизнь до
самой последней капли?
В том, что лежавшее перед ним существо было мертво, сомнений
не оставалось. Но о чем же говорило столь страшное зрелище?
Наш царь, наш Отец мертв. Но я все еще жив! Я продолжаю
дышать! А это может означать лишь одно: первородная власть, первоначальное
могущество принадлежат ей! Она получила их первой и все это время хранила в
себе! А теперь кто-то ее похитил!
Нужно тщательно осмотреть все помещение! Нужно осмотреть все
жилище! Однако это были не более чем безумные, отчаянные мысли. Никто не мог
проникнуть сюда – в этом он был совершенно уверен. Подобное могло совершить
только одно создание! Только ему было известно, что такое вообще возможно.
Он продолжал стоять совершенно неподвижно и не отводил глаз
от лежавшей на полу фигуры, наблюдая, как она постепенно теряет последние
остатки вещественности и становится совсем прозрачной. И если кто-то вообще
должен был оплакивать это существо, то этим плакальщиком, несомненно, должен
быть он. Оно ушло от него навеки, ушло вместе со всем тем, что было ему
известно, чему оно когда-либо было свидетелем. Еще один нашел свой конец.
Способность осознать и принять это оказалась за пределами его возможностей.
Он почувствовал вдруг чье-то присутствие. Кто-то вышел из
тени алькова, и он отчетливо ощущал на себе пристальный взгляд.