До последнего солдата - читать онлайн книгу. Автор: Богдан Сушинский cтр.№ 6

— Вот аккурат принес, как вы приказали, — появился с сапогами в руках полицейский.

— Это не мне, а сержанту Крамарчуку, — с ухмылкой напомнил ему барон.

Полицейский — рослый, рано поседевший увалень с широкими, и тоже полуседыми, бровями удивленно как-то взглянул на Крамарчука, на его разутые ноги, и швырнул сапоги к его расползающимся портянкам.

— Подними, — вдруг жестко приказал ему Штубер.

— Это аккурат его сапоги, пусть обувается, — не понял его полицай.

— Я сказал: подними, — рванул гауптштурмфюрер кобуру. А когда полицай трусливо подхватил истоптанные сапоги сержанта, потребовал: — Дай ему в руки и извинись за то, что разул.

— Но разувал не я, — испуганно покачал головой полицай. — Аккурат не я, а Федорчук. Взводный наш может подтвердить, что Федорчук. Да и кто мог знать, что такая промашка выйдет?! Его ведь аккурат должны были расстрелять, так зачем ему, расстрелянному, сапоги?

— Мне наплевать на то, кто именно его разувал. Верни и извинись. Иначе сейчас же расстреляют тебя. Прямо здесь, и аккурат в сапогах.

Крамарчук, понимал, что Штубер разыгрывает один из своих спектаклей, о которых он был наслышан от Беркута и других партизан, поэтому не стал ждать извинений полицая, а вырвал сапоги из его рук и, прислонившись спиной к кузову стоявшего посреди двора грузовика, начал неспешно обуваться, предварительно выкручивая окончательно разбухшие от влаги портянки и растирая окоченевшие ноги.

— Может, тебе аккурат помочь, сержант? — неожиданно предложил полицай, совершенно растерявшись от того, как быстро «расстрельный партизан» вдруг превратился то ли в агента гестапо, то ли еще кого-то, за кого заступается сейчас даже какой-то высокий эсэсовский чин.

— Уйди, живодер, а то сейчас прикажу, чтобы свои сапоги снял, — процедил сквозь стучащие от холода зубы Крамарчук.

— Извини, аккурат, — пробормотал седовласый, отступаясь от него, и в этом извинении сержант и в самом деле уловил что-то от огрызков человечности.

— Так мне все же хотелось бы уточнить, — разминал пальцы рук гауптштурмфюрер Вилли фон Штубер, даже сквозь перчатки ощущая, что они озябли, — действительно ли самолет прислали специально для того, чтобы вырвать Беркута из нашего тыла?

— Специально. А ты что, не веришь, что за таким человеком, как капитан Беркут, могут прислать самолет? Значит, ты еще плохо знаешь гаупт… как тебя там.

— Гауптштурмфюрер, — вежливо уточнил Штубер. — По-вашему капитан. Можешь так и обращаться ко мне.

— Не исключено, что сам Сталин захочет поговорить с Беркутом. Самолет-то за ним прислали из Москвы. Вместе с орденом, новым мундиром и новым званием, — с нескрываемой гордостью проговорил Крамарчук, испытывая на надежность свои сапоги. — Раз десять по рации о нем запрашивали. Специально для этого десант выбросили вместе с радистом, — явно повело сержанта.

— Но зачем Беркут понадобился в Москве, этого ты, конечно, не знаешь?

Крамарчук оглянулся по сторонам, словно хотел довериться барону с великой тайной, и проговорил:

— Точно не знаю, но сказано было в радиограмме, что для дальнейшей подготовки в диверсионной школе и выполнения особо важного задания. Не иначе, как Гитлера убрать прикажут, аккурат, как любит выражаться подвластный вам полицай.

— Не думаю. В Москве побоятся, что в ответ мы уберем Сталина. Но обсуждать эту тему пока что не имеет смысла. Зато интересует другое: понятно, что самолет прислали за Беркутом, но почему в нем оказался ты, сержант? Неужели тебя Москва тоже затребовала, вместе с капитаном?

— Меня не затребовала, темнить по этому поводу не стану. И даже когда Беркут попросил, чтобы мне разрешили сесть в самолет, кто-то там в Москве запретил, мол, кто он такой, этот сержант Крамарчук? И вот тогда Беркут показал, что он не кто-нибудь, а действительно…Беркут. Он послал их всех к черту и приказал: «Садись в самолет, сержант. В Москве я сам разберусь, что к чему». И настоял на том, чтобы действительно сел, хотя я не хотел подводить его.

Слушая, его Штубер одобрительно и в то же время задумчиво кивал головой.

— Не зря Беркут немного напоминает мне Отто Скорцени, нашего первого диверсанта рейха, — молвил он, когда Крамарчук завершил свой рассказ. — Впрочем, вряд ли вы слышали о таком.

— О том, который похитил Муссолини? Почему же, слышал. Беркут рассказывал, потому что сам интересуется этим диверсантом.

— Неужели интересуется?

— Очевидно, хочет знать, как работают германские коллеги.

— Вот видите, как много у нас тем для разговора, — остался доволен такой информированностью Штубер. — Кстати, где вы базировались? — с явной усталостью в голосе поинтересовался он.

— На Лазорковой пустоши. Можешь пойти убедиться.

— Значит, остальных партизан там уже нет? — задумчиво проговорил Штубер, поняв, почему партизан так охотно назвал место базирования. — Интересно, как Беркуту удалось спастись? Ну, говори-говори…

— Зачем тебе такие подробности?

— Только затем, что по-человечески интересно. Своему командиру этим рассказом ты уже все равно не навредишь.

— Задушевный ты весь какой-то, эсэс, — болезненно улыбнулся Крамарчук. Он говорил, с трудом шевеля распухшими губами.

— Слушай, сержант, ты храбрый парень, которого я запомнил еще по доту. Я не требую от тебя никаких тайн. Да и какие у тебя могут быть тайны? Но то, что знаешь о спасении Беркута, ты мне все же выложишь. Иначе тебя будут пытать так, как не пытали до тебя никого и никогда. Даже во времена инквизиции. — Штубер произнес это спокойно, почти сочувственно.

Да Крамарчук и сам понимал, что барону только для того и понадобилось оттягивать казнь, что появилась необходимость с пытками выведать у него подробности побега Беркута.

— Как ты проверишь, всю правду я сказал или нет?

— Душу выверну. Так что не надо торговаться со мной, сержант, — отчаянно повел подбородком барон. — И отмалчиваться тоже не советую.

Вместо ответа Крамарчук лишь устало посмотрел на него сквозь припухшие веки, приказал полицаю-конвоиру: «Заводи уже, аккурат!» и, не ожидая распоряжения, направился к зданию полиции.

Всем, кто сидел в кузове машины (на ящиках с патронами, гранатами и американской тушенкой, между несколькими мешками сухарей, на которых покоились два ручных пулемета-«дегтяря»), — этот рейс уже начинал казаться какой-то невероятной гонкой за смертью, прогулкой во фронтовой ад. И лишь «божественный капитан» (все, даже Арзамасцев, называли его теперь так, как прозвал лейтенант Глодов) вел себя совершенно невозмутимо. Но… дверца открыта, «шмайссер» на коленях, кобура пистолета расстегнута, три лимонки, переданные ему сверху ефрейтором, — надежно отяжеляли карманы шинели…

Тем временем наверху, за кромкой речной долины, разгоралась яростная перестрелка. На склонах то и дело появлялись отступающие красноармейцы, которые или не обращали на машину никакого внимания, или же пытались образумить ее водителя и пассажиров. А то вдруг возникали немцы, но каждый раз бойцам лейтенанта, вместе с отходящими красноармейцами, удавалось сбивать их с гребня.