Восточный вал - читать онлайн книгу. Автор: Богдан Сушинский cтр.№ 46

— Не оставив одного для себя? Непростительная оплошность. Впрочем, хорошие мастера всегда оказываются плохими солдатами. Его допросили? Он сказал, где базируются партизаны, кто командир?

— Сейчас Лансберг, по кличке «Магистр», допрашивает его. В подвале. У Магистра он заговорит.

— Тогда еще несколько минут подождем. Свяжитесь с канцелярией лагеря и попросите от моего имени, чтобы они подыскали среди пленных троих плотников. А Магистру скажите, чтобы допрашивал Отшельника вежливо, насколько это, конечно, возможно. Во всяком случае, руки скульптора нам еще понадобятся. Через час, независимо от того, заговорит Отшельник или же будет молчать, везите его в Сауличи. К четырнадцати ноль-ноль я буду там.

— Слушаюсь, господин гауптштурмфюрер. Но если плотники нужны для строительства виселицы, то осмелюсь доложить, что она уже возводится. Об этом распорядился сам начальник управления СД оберштурмбаннфюрер Роттенберг. Трудится целый взвод пленных. Приступили еще на рассвете. Завтра утром там должны казнить троих подпольщиков во главе с руководителем местного подполья.

— Вот как чудесно все складывается. Знаете что, передайте Магистру, пусть прекратит пытки Отшельника. Зная, что он в наших руках, партизаны все равно сменят базу, уйдут на одну из запасных, так что все эти допросы с пристрастием бессмысленны. Хотя бессмысленных пыток в принципе не бывает.

… В Сауличах все выглядело так, как докладывал Вечный Фельдфебель. Сгоревший эшафот был разбросан, а все, что от него осталось, увезено. На его месте более двадцати пленных возводили новый, трудясь над этим несуразнострашным сооружением, словно рой термитов над своим термитником.

Подвели Отшельника. Длинные, склеенные запекшейся кровью, словно сургучными печатями, волосы его представали совершенно неестественным дополнением к изорванной гимнастерке, которая, казалось, вот-вот готова расползтись, поскольку не в состоянии была охватить могучее тело. В то же время крупное смугловатое лицо Гордаша оставалось сурово безучастным, поэтому кровоподтеки не делали его ни скорбным, ни жалким.

Штубер вспомнил, что начальник лагеря умышленно разрешил Отшельнику не стричься, и даже не допускал, чтобы лагерный парикмахер подстригал его. Очевидно, виделось ему в этом украинце нечто демоническое, которым как раз и можно было объяснить многое из того непонятного, что происходило на этой славянской земле со всеми ими, пришедшими в эти края под знаменами фюрера.

Этот страшный с виду, но довольно смирный по характеру своему богатырь слыл своеобразной достопримечательностью лагеря. Его неизменно выставляли на показ каждому случившемуся в этих краях журналисту; офицеры и солдаты охраны охотно позировали в его обществе, фантазируя при этом по поводу реакции родственников и друзей, которую вызовет снимок, дойдя до далекой Германии.

— Что ж ты так неразумно повел себя, солдат? — подошел к нему Штубер. Он спросил это, дотронувшись пальцами до гимнастерки Отшельника, словно заботливый сержант, желающий привести в порядок обмундирование новобранца.

— Как солдат — я и повел себя, — спокойно ответил Отшельник, глядя ему прямо в глаза.

— А ведь это была прекрасная работа, — кивнул эсэсовец в сторону вновь появившегося помоста. — Редкая. В тебе, и в твоих коллегах-плотниках словно бы возродился талант средневековых германских мастеров-эшафотников, а уж они толк в своем деле знали. Одного не могу понять: как ты, мастер, мог уничтожить творение рук своих? — без пафоса, без ситуационной фальши, руководимый лишь совершенно естественным недоумением, вопрошал Штубер, вращаясь вокруг Отшельника, словно вокруг заморского великана.

— Сжечь его надо было сразу же, — мрачно отвечал Орест. — С опозданием, но, как видишь, сжег.

— Может, не давало покоя, что это твое произведение искусства служит не жизни, а смерти? Так ведь гильотина тоже мало напоминает колыбель младенца, однако же до сих пор носит имя своего создателя, увековечив его для потомков. Правда, под ее ножом сложил голову и сам мастер Гильот, но это уже банальные превратности судьбы. В конце концов, ты тоже мог бы быть повешенным на сооруженной тобой виселице. Мог даже сам попросить меня об этом. Тогда твой «грех мастера», грех, который томил твою душу, был бы искуплен. А виселица осталась бы такой же достопримечательностью этих мест, как и сотворенное твоим дедом и отреставрированное тобой распятие.

Отшельник обреченно молчал. Магистр — невысокого роста, коренастый мужик с открыто-наивным лицом пастора — подступил поближе к нему и вопросительно взглянул на Штубера. Барон сделал вид, что не замечает его, и Магистр отступил. Его всегда неприятно поражала склонность гауптштурмфюрера к философствованию, особенно в тех случаях, когда требовалось всего-навсего спустить с очередного русского шкуру или подвесить его за ноги. Вот почему во время подобных словесных «экзекуций» Магистр смотрел на Штубера с искренним сожалением, не понимая ни смысла его занятия, ни причин, которые понуждают к нему.

— Или, может, меня неверно информировали? Фельдфебель, вы слышите меня?

— Слышу, господин гауптштурмфюрер, — учтиво отозвался Зебольд, с интересом наблюдавший за тем. Как мастеровые копошатся, устанавливая центральный столб виселицы, вытесанной из ствола прекрасной корабельной сосны.

— Может, это все-таки не он поджег свое творение?

— Все там верно: я поджигал, — отозвался Отшельник, и гортанный бас его, по сравнению с тихим, вкрадчивым голосом Штубера, показался громоподобным. — И не танцуй вокруг меня, как юродивый вокруг распятия. Если вы еще не успели соорудить эту свою «вздергивалку», то какого хрена привезли меня сюда?

Стоявший рядом лейтенант из лагерной охраны, который командовал возведением «вздергивалки», понял его и рассмеялся. Но Штубер так взглянул на него, что тот сразу же проглотил свое хихиканье, робко извинился перед эсэсовцем и отошел, от греха подальше.

— Кстати, о распятии, — почесал подбородок Штубер. В эту минуту Отшельник и не подозревал, что подсказал ему новую идею казни. — О том самом, которое сооружал наш мастер. Оно сохранилось, а, мой фельдфебель?

— Возле этого распятия он и отстреливался из ручного пулемета… Троих наших убил, еще двоих ранил. Распятие сохранилось, но есть следы от пуль.

— Безбожный ты человек, Отшельник, — покачал головой Штубер, и пленный с удивлением отметил, что немецкий офицер произнес это как-то по-особому искренне. — Завязывать бой возле распятия, поставленного твоим предком и покровительствовавшего твоему роду и твоему селу!

— Очевидно, и на сей раз надеялся на его покровительство, — внес и свою лепту в философствование гауптштурмфюрера Магистр. — Но, как видно, распятие отреклось.

— Не богохульствуйте, Лансберг, — поморщился Штубер, отчаянно качая головой. — Не будем приписывать Господу то, чего не ведаем. Впрочем, вам, Магистр, виднее. Вы ведь, насколько мне помнится, специалист по распятиям, правда, не по скульптурным, а по вполне библейским. Так вот, сегодня вам представится возможность подтвердить эту репутацию. Фельдфебель, переведите лейтенанту, что на висельничный столб решено водрузить крест, для распятия. Чтобы живой кровью мученика освятить и само место, и убиение всех обреченных. Разве это не гениальная мысль?