Он сам виноват. Безропотно подписал все бумаги, что сунули ему под нос. Даже не почесался, чтобы как-то защитить свои интересы. Господи, я говорил ему, чтобы он нанял адвоката. Черт, я просто умолял его!
Знаю.
Уэйн говорит, он перестал ходить к врачу.
Да… Спасибо, что уделили мне время, мистер Франклин, добавил он помолчав.
Извини, что не мог сообщить тебе ничего более обнадеживающего. Но ты имеешь право обратиться к кому-то еще…
Да нет, зачем…
Почему ты сегодня не в школе?
Я больше не хожу.
Понятно…
Джон Грейди встал, надел шляпу.
Большое вам спасибо.
Не за что, отозвался Франклин, тоже вставая. Есть в нашей жизни вещи, против которых мы бессильны. Это похоже, тот самый случай.
Похоже, сказал Джон Грейди.
После Рождества мать почти не появлялась в доме. Джон Грейди проводил время на кухне с Луисой и Артуро. Луиса не могла говорить о ранчо без слез, и поэтому они не говорили о ранчо. Никто не решался сообщить о предстоящей продаже Луисиной матери, которая жила тут с начала века. Потом наконец Артуро ей рассказал. Старуха выслушала его, кивнула и отвернулась.
Утром, на рассвете, Джон Грейди надел куртку и вышел на шоссе. В руке у него был кожаный саквояж, в котором лежали чистая рубашка, пара носков, а также зубная щетка, бритва и помазок. Саквояж принадлежал его деду, а куртка на байковой подкладке была отцовской. Ждал он недолго. Вскоре появился грузовик, который остановился, когда он поднял руку. Он сел, поставил саквояж на пол кабины и стал растирать озябшие кисти рук. Водитель перегнулся через него, проверяя, хорошо ли закрыта дверь, потом включил первую скорость, и машина покатила дальше.
Дверца плохо закрывается. Ты куда?
В Сан-Антонио.
Ну а и в Брейди. Так что не до конца, но подброшу.
Спасибо.
Торгуешь скотом?
Не понял.
Шофер кивнул в сторону саквояжа с ремнями и медными застежками.
Говорю, торгуешь скотом? У них такие же.
Нет, просто другого нет.
А я подумал, не торгует ли парень скотом. И давно там стоял?
Несколько минут.
Шофер показал правой рукой на приборную доску, где светился оранжевый диск
Вон печка. Только греет так себе. Чувствуешь?
По-моему, греет неплохо.
Шофер махнул левой на серый зловещий рассвет.
Видишь?
Угу.
Ненавижу зиму. Ума не приложу, какой от зим толк. А ты не из разговорчивых, верно?
Вроде бы нет.
Полезная черта.
Через два часа показался Брейди. Проехав через весь город, шофер высадил Джона Грейди на противоположной окраине.
Во Фредриксбурге оставайся на Восемьдесят седьмом шоссе, а то, если попадешь на Девяносто второе, тебя за милую душу увезут в Остин. Понял?
Да. Большое спасибо.
Джон Грейди захлопнул за собой дверцу, шофер махнул ему рукой, развернул грузовик и укатил. На шоссе показался еще один грузовик. Джон Грейди проголосовал и, когда машина остановилась, залез в кабину.
Когда они переезжали реку Сан-Саба, пошел снег. Снег шел на плато Эдсарду, падал на известняки в Балконесе. Джон Грейди смотрел перед собой. Вовсю трудились «дворники», вокруг играла метель. По краям черного фальтового полотна стала образовываться белая пленка, а мост через зеленые воды Педерналеса обледенел. На мескитах вдоль шоссе повисли белые грозди. Шофер сидел за рулем чуть сгорбившись, что-то тихо напевая себе под нос. В три часа они въехали в Сан-Антонио. Метель бушевала с прежней силой. Джон Грейди поблагодарил шофера, выбрался из кабины и пошел по улице. Увидев кафе, он завернул в него, подошел к стойке сел на табурет и саквояж поставил на пол рядом. Взял с подставки меню, раскрыл его, перевел взгляд на часы на стене. Официантка поставила перед ним стакан воды
Здесь такое же время, как и в Сан-Анджело?
Так и знала, что ты ляпнешь что-то этакое! Такой уж у тебя вид.
Как все-таки насчет времени?
А я почем знаю? В жизни не была в Сан-Анджело. Есть будешь?
Дайте мне, пожалуйста, чизбургер и шоколадный коктейль.
Ты приехал на родео?
Нет.
Время тут такое же, сказал человек, одиноко сидевший у другого конца стойки.
Джон Грейди поблагодарил его, а тот повторил, что время тут такое же.
Официантка записала заказ Джона Грейди в блокнотик и удалилась.
Раз приехал, значит, надо, пробормотал Джон Грейди.
Он бродил по городу под снегопадом. Стемнело рано. Он стоял на мосту Коммерс-стрит и смотрел, как снег падает в темную воду, бесследно растворяясь в ней. Припаркованные машины обзавелись белыми шапками. С наступлением темноты движение транспорта почти полностью прекратилось. Только изредка проезжало такси или грузовик с включенными фарами, свет от которых еле-еле пробивал белую пеленy. Мягко шуршали по снегу шины. Отыскав на Мартин-Стрит отделение ИМКА
[12]
, Джон Грейди снял номер за два доллара. Он поднялся на второй этаж, вошел в номер, стащил сапоги, поставил их сушиться к батарее, потом снял и развесил носки, бросил куртку на стул, а сам растянулся на кровати, накрыв лицо шляпой. Без десяти восемь он стоял у театральной кассы и чистой рубашке и с деньгами в кулаке. За доллар двадцать пять центов он приобрел билет в третьем ряду балкона. Девушка-кассирша уверила его, что оттуда все отлично видно.
Он поблагодарил ее, отдал билет капельдинеру, который проводил его до устланной ковром лестницы. И вернул билет. Джон Грейди поднялся наверх, отыскал свое место и сел, положив шляпу на колени. Театр был заполнен наполовину. Когда огни стали гаснуть, его соседи начали вставать и перебираться в партер. Тут подняли занавес, на сцене появилась его мать и заговорила с женщиной, сидевшей в кресле.
В антракте Джон Грейди надел шляпу и спустился в фойе. Спрятавшись в нише с позолоченными стенами, он свернул сигарету, а потом долго стоял, упершись в стену подошвой, и курил, а проходившие мимо зрители поглядывали на него с удивлением. Джон Грейди подвернул одну штанину и время от времени стряхивал мягкий светлый пепел в углубление получившейся манжеты. Замечая мужчин в таких же, как у него, шляпах, Джон Грейди молча кивал им, а они ему. Затем свет в фойе поубавился, и Джон Грейди вернулся и зал.
Джон Грейди сидел, поставив локти на спинку переднего кресла и, подперев подбородок кулаками. Он сосредоточенно следил за происходящим на сцене, в душе надеясь, что пьеса объяснит ему что-то важное об этой жизни, растолкует, что собой представляет окружающий мир, но его надежды оказались напрасными. Пьеса была начисто лишена какого-либо смысла. Когда в зале снова вспыхнул свет, публика зааплодировала. Мать вышла поклониться публике раз, другой, третий, потом все актеры выстроились на сцене и, взявшись за руки, тоже принялись кланяться. Затем занавес опустился, и зрители стали расходиться. Джон Грейди долго сидел в пустом зале, потом надел шляпу и вышел на холодную улицу.