Энджи работала отверткой, обрабатывая левую переднюю часть салона. Крика «Эврика!» я так и не услышал и понял, что трофеев у нее не больше, чем у меня. Наши зряшные труды прервал раздавшийся рядом голос:
— Ай да парочка.
Я приподнялся, схватился за пистолет и выглянул на улицу. Голос принадлежал той самой девушке, что сидела на ступеньках крыльца, когда я заходил в этот дом. За руку ее держал Джером.
— Роланда еще не видел? — спросил Джером.
Я принял вертикальное положение:
— Увы, до сих пор был лишен этого удовольствия.
Джером смотрел на Энджи. Нельзя сказать — во все глаза, но с явным интересом.
— А скажи-ка, что это вы делаете в машине его матери?
— Работаем.
Его девушка достала из пачки сигарету, щелкнула зажигалкой, прикурила, затянулась и выпустила на меня клуб дыма. На мягком белом фильтре четко обозначилось кольцо ярко-красной помады.
— Это тот хрен, что был там, когда Куртис убил Дженну, — сказала она.
— Да я и сам его узнал, Шейла! — сказал Джером. Он окинул меня взглядом. — Ты ведь детектив, верно ведь?
Но я смотрел на Шейлу. Сигарета. Что-то в ней было не то, но что именно — никак не мог понять.
— Угадал, Джером. Хочешь, предъявлю значок и все такое прочее?
— Вот ведь бедолаги! Нелегко вам достается хлеб насущный, — посочувствовал Джером.
Шейла затянулась еще раз, и на фильтре обозначилось новое красное кольцо.
Энджи перестала прятаться, разместилась поудобнее и тоже закурила. Не город, а сплошной канцероген. Я посмотрел сначала на Шейлу, а потом на Энджи. Потом окликнул ее.
— А? — отозвалась она.
— Дженна красила губы?
Джером, набычившись, скрестив руки на груди, молча смотрел на нас. Энджи задумалась. Затянулась раз, другой, третий, медленно выпуская дым.
— Вроде бы да. Дай-ка вспомнить. Ну да, красила. Помаду предпочитала почти бесцветную, бледно-розовую.
Я рванул на себя пепельницу:
— А какие сигареты она курила, не помнишь?
— Кажется, «Лайтс». Или «Вэнтедж». Что-то в этом роде — с белым фильтром.
— Значит, она снова стала курить. — Я вспомнил, что Дженна говорила мне, что бросила десять лет назад и, если бы не события последних нескольких недель, так бы и померла некурящей.
Сигареты, окурками которых была забита пепельница, были с твердым коричневым фильтром без всяких следов помады. Я выдернул пепельницу и высунулся из машины:
— Джером, пожалуйста, отойди в сторонку на пару минут.
— Да, масса, что прикажете, то и сделаем.
— Джером, я ведь сказал «пожалуйста».
Джером и Шейла отступили назад. Я высыпал содержимое пепельницы на дорожку.
— Эй, начальник! Ты чего мусоришь?
Среди груды окурков и пепла блеснуло что-то металлическое. Я нагнулся, разгреб мусор… Это был ключ. Я схватил его и, крепко сжимая в руке, сказал сдавленным голосом:
— Мы нашли то, что искали.
— Нечто вроде, — отозвалась Энджи, вылезая из машины.
— Поздравляю, — сказал Джером. — А теперь убери дерьмо, что ты раскидал по моему участку.
Я сгреб в пепельницу весь сор, рассыпанный по дорожке. Пепельницу же я занес в салон и аккуратно положил на переднее сиденье.
— Вот видишь, Джером, теперь все в порядке.
— Спасибо, — сказал Джером. — Хотя бы за то, что ты из тех белых, общаясь с которыми, чувствуешь себя полноценным человеком.
Я улыбнулся ему, и мы с Энджи покатили вниз по склону.
Находка оказалась ключом от ячейки камеры хранения за номером 506. А находиться эта ячейка могла где угодно — в аэропорту, на автовокзале, что на Парк-сквер, или на железнодорожном вокзале «Саут-стейшн», принадлежащем компании «Эмтрек». Или на любой из автобусных станций — в Спрингфилде, Лоуэлле, Нью-Гемпшире, Коннектикуте, Мэйне или еще бог знает где.
— Ну и что ты намереваешься делать? Объездить всю Америку?
— Ничего другого не остается.
— Да так можно всю жизнь проездить.
— Есть в этом и положительный момент.
— Какой же?
— Подумай, сколько мы себе выпишем сверхурочных.
Она стукнула меня кулаком, но не так сильно, как я ожидал.
Глава 23
Мы решили приступить к поискам с утра. В нашем штате много камер хранения, и придется изрядно потрудиться, а сил у нас уже не было. Энджи поехала домой; пошел домой и Бубба. Я же решил заночевать в офисе — там не так-то легко застать меня врасплох, не то что в квартире: в пустой церкви шаги отдаются гулким эхом, подобным канонаде.
Я устроился на маленьком диванчике, так что спать пришлось скорчившись, и к утру у меня заломило шею и затекли ноги.
А пока я спал, разразилась война.
Первым, кто погиб при исполнении своего воинского долга, был Куртис Мур. В первом часу ночи на сестринском посту в отделении тюремной больницы вспыхнул пожар. Два полисмена, дежурившие у постели Куртиса, пошли взглянуть, что происходит. Как такового пожара и не было, просто в мусорный ящик запихнули пропитанную спиртом тряпку, а затем бросили горящую спичку. Тряпка вспыхнула, повалил дым. Сестра и полицейские взяли огнетушитель и быстро залили пламя. Долго ломать голову, выясняя возможные мотивы поджога, полиции не пришлось: когда полицейские бегом вернулись в палату, на горле Куртиса красовался разрез шириной в ладонь, а на лбу были вырезаны буквы «Дж. А».
Следующими, кто пал смертью храбрых, оказались три члена банды «Рэйвенские святые». Возвращаясь поздно вечером с матча на стадионе в парке Фенуэй, они заглянули в забегаловку у станции подземки пропустить по стаканчику на сон грядущий. Выйдя на Рагглз-стрит, они вступили в неприятный для них разговор с неожиданным собеседником. Собственно, они больше помалкивали, говорил один лишь АК-47, бивший из окна машины. Один из «святых», некий Джеральд Муллингс, шестнадцати лет от роду, получил очередь в живот и верхнюю часть бедер, но остался жив. Прикинувшись мертвым, он лежал в темноте, а когда машина уехала, пополз по направлению к Коламбус-авеню. Он был уже на середине пути, но враги вернулись и прошили его очередью от уха до щиколотки.
Сосия выходил из бара на Саут-Хантигтон; за ним в нескольких шагах следовали два бойца. Тут из-за припаркованного рядом фургона вышел пятнадцатилетний Джеймс Тайрон из банды «Ангелы мщения» с наведенным прямо в нос Сосии кольтом 45-го калибра. Он спустил курок, но пистолет дал осечку. Когда огонь, открытый телохранителями Сосии, прекратился, парнишка лежал посередине Саут-Хантингтона, а желтая разграничительная полоса стала темно-красной.