— Я обнаружил подземные ходы и надежные убежища,
которых вам ни за что не найти. Уйду туда, отсижусь несколько недель. Ваша
бдительность ослабнет. Тогда я выйду и снова ухлопаю вас одного за другим.
Капитан кивнул.
— Расскажите мне про эту вашу здешнюю
цивилизацию, — сказал он, показав рукой в сторону горных селений.
— Они умели жить с природой в согласии, в ладу. Не
лезли из кожи вон, чтобы провести грань между человеком и животным. Эту ошибку
допустили мы, когда появился Дарвин. Ведь что было у нас: сперва обрадовались,
поспешили заключить в свои объятия и его, и Гексли, и Фрейда. Потом вдруг
обнаружили, что Дарвин никак не согласуется с нашей религией. Во всяком случае,
нам так показалось. Но ведь это глупо! Захотели немного потеснить Дарвина,
Гексли, Фрейда. Они не очень-то поддавались. Тогда мы принялись сокрушать
религию. И отлично преуспели. Лишились веры и стали ломать себе голову над
смыслом жизни. Если искусство — всего лишь выражение неудовлетворенных
страстей, если религия — самообман, то для чего мы живем? Вера на все находила
ответ. Но с приходом Дарвина и Фрейда она вылетела в трубу. Как был род
человеческий заблудшим, так и остался.
— А марсиане, выходит, нашли верный путь? —
осведомился капитан.
— Да. Они сумели сочетать науку и веру так, что те не
отрицали одна другую, а взаимно помогали, обогащали.
— Прямо идеал какой-то!
— Так оно и было. Мне очень хочется показать вам, как
это выглядело на деле.
— Мои люди ждут меня.
— Каких-нибудь полчаса. Предупредите их, сэр.
Капитан помедлил, потом встал и крикнул своему отряду,
который залег внизу, чтобы они не двигались с места.
Спендер повел его в небольшое марсианское селение,
сооруженное из безупречного прохладного мрамора. Они увидели большие фризы с
изображением великолепных животных, каких-то кошек с белыми лапами и желтые
круги — символы солнца, увидели изваяния животных, напоминавших быков,
скульптуры мужчин, женщин и огромных собак с благородными мордами.
— Вот вам ответ, капитан.
— Не вижу.
— Марсиане узнали тайну жизни у животных. Животное не
допытывается, в чем смысл бытия. Оно живет. Живет ради жизни. Для него ответ
заключен в самой жизни, в ней и радость, и наслаждение. Вы посмотрите на эти
скульптуры: всюду символические изображения животных.
— Язычество какое-то.
— Напротив, это символы бога, символы жизни. На Марсе
тоже была пора, когда в Человеке стало слишком много от человека и слишком мало
от животного. Но люди Марса поняли: чтобы выжить, надо перестать допытываться,
в чем смысл жизни. Жизнь сама по себе есть ответ. Цель жизни в том, чтобы
воспроизводить жизнь и возможно лучше ее устроить. Марсиане заметили, что
вопрос: «Для чего жить?» — родился у них в разгар периода воин и бедствий,
когда ответа не могло быть. Но стоило цивилизации обрести равновесие,
устойчивость, стоило прекратиться войнам, как этот вопрос опять оказался
бессмысленным, уже совсем по-другому. Когда жизнь хороша, спорить о ней
незачем.
— Послушать вас, так марсиане были довольно наивными.
— Только там, где наивность себя оправдывала. Они
излечились от стремления все разрушать, все развенчивать. Они слили вместе
религию, искусство и науку: ведь наука в конечном счете — исследование чуда,
коего мы не в силах объяснить, а искусство — толкование этого чуда. Они не
позволяли науке сокрушать эстетическое, прекрасное. Это же все вопрос меры.
Землянин рассуждает: «В этой картине цвета как такового нет. Наука может
доказать, что цвет — это всего-навсего определенное расположение частиц
вещества, особым образом отражающих свет. Следовательно, цвет не является
действительной принадлежностью предметов, которые попали в поле моего зрения».
Марсианин, как более умный, сказал бы так: «Это чудесная картина. Она создана
рукой и мозгом вдохновенного человека. Ее идея и краски даны жизнью. Отличная
вещь».
Они помолчали. Сидя в лучах предвечернего солнца, капитан с
любопытством разглядывал безмолвный мраморный городок.
— Я бы с удовольствием здесь поселился, — сказал
он.
— Вам стоит только захотеть.
— Вы предлагаете это мне?
— Кто из ваших людей способен по-настоящему понять все
это? Они же профессиональные циники, их уже не исправишь. Ну зачем вам
возвращаться на Землю вместе с ними? Чтобы тянуться за Джонсами? Чтобы купить
себе точно такой вертолет, как у Смита? Чтобы слушать музыку не душой, а
бумажником? Здесь, в одном дворике, я нашел запись марсианской музыки, ей не
менее пятидесяти тысяч лет. Она все еще звучит. Такой музыки вы в жизни больше
нигде не услышите. Оставайтесь и будете слушать. Здесь есть книги. Я уже
довольно свободно их читаю. И вы могли бы.
— Это все довольно заманчиво.
— И все же вы не останетесь?
— Нет. Но за предложение все-таки спасибо.
— И вы, разумеется, не согласны оставить меня в покое.
Мне придется всех вас убить.
— Вы оптимист.
— Мне есть за что сражаться и ради чего жить, поэтому я
лучше вас преуспею в убийстве. У меня теперь появилась, так сказать, своя
религия: я заново учусь дышать, лежать на солнышке, загорать, впитывая
солнечные лучи, слушать музыку и читать книги. А что мне может предложить ваша
цивилизация?
Капитан переступил с ноги на ногу и покачал головой.
— Мне очень жаль, что так получается. Обидно за все
это…
— Мне тоже. А теперь, пожалуй, пора отвести вас
обратно, чтобы вы могли начать вашу атаку.
— Пожалуй.
— Капитан, вас я убивать не стану. Когда все будет
кончено, вы останетесь живы.
— Что?
— Я с самого начала решил пощадить вас.
— Вот как…
— Я спасу вас от тех, остальных. Когда они будут убиты,
вы, может быть, передумаете.
— Нет, — сказал капитан. — В моих жилах
слишком много земной крови. Я не смогу дать вам уйти.
— Даже если у вас будет возможность остаться здесь?
— Да, как ни странно, даже тогда. Не знаю почему.
Никогда не задавался таким вопросом. Ну, вот и пришли.
Они вернулись на прежнее место.
— Пойдете со мной добровольно, Спендер? Предлагаю в
последний раз.
— Благодарю. Не пойду. — Спендер вытянул вперед
одну руку. — И еще одно, напоследок. Если вы победите, сделайте мне
услугу. Постарайтесь, насколько это в ваших силах, оттянуть растерзание этой
планеты хотя бы лет на пятьдесят, пусть сперва археологи потрудятся как
следует. Обещаете?