Воин мочика - читать онлайн книгу. Автор: Лин Гамильтон cтр.№ 35

А в свободное от беготни с поручениями время я работала в лаборатории. Любой найденный на раскопках предмет, пусть даже, на мой взгляд, совершенно незначительную мелочь, присылали на гасиенду — как правило, в пластиковом пакетике и с ярлычком, где было точно описано место находки. Каждый такой экспонат следовало занести в компьютер, охарактеризовав по заведенному шаблону: первый уровень информации: место обнаружения, глубина слоя, размер, материал и краткое описание. Затем шел более развернутый файл, куда вносились всякие специальные сведения, в зависимости от типа материала. Здесь Ральф с Трейси пытались классифицировать находки по периоду и культуре — ну, например, «средний период культуры мочика». Для них это был кропотливый труд, для меня — совершенно механическая работа: я просто получала информацию и заносила в соответствующее место таблицы.

Каждый день, а иногда и по нескольку раз в день я забирала с раскопок сумочки с найденным материалом и отвозила Трейси с Ральфом, которые весь день работали в лаборатории.

Если выдавалась свободная минута, я работала на раскопках — квадрате со стороной около двенадцати футов с веревочной разметкой внутри. Порой мне доверяли под надзором Стива или Хильды расчистить какой-нибудь кусок поверхности, но чаще я либо помогала вести учет находок, по большей части глиняных черепков, либо таскала землю из ямы к ситу. Сито представляло собой большую квадратную раму со сторонами по два с половиной фута, затянутую проволочной решеткой и водруженную на четыре ножки, так что вся конструкция была высотой примерно по пояс. Землю вываливали на решето сверху и начинали тихонько покачивать, так что грязь сыпалась сквозь ячейки, а даже самые крохотные предметы оставались в сетке. Их вынимали, переписывали и рассортировывали по пакетикам. Как я поняла, ничего не уносили с раскопок, не отметив координат находки на карте участка и не описав, а зачастую еще и сфотографировав.

В жаркий день мне полагалось развезти всех обратно по домам между двумя и половиной третьего, в прохладный — работали чуть дольше, впрочем, не намного. В послеполуденные часы ветер, даривший хоть какое-то облегчение от зноя, усиливался и гулял по раскопкам, поднимая тучи пыли, которая забивалась в глаза, волосы, уши и под одежду. Что еще хуже, случалось, она засыпала чуть ли не все плоды дневных усилий.

В пять часов я возвращалась на шоссе забрать Инес и отвезти в гасиенду, где она заканчивала готовить ужин. А в промежутках по мере необходимости развозила людей и припасы между городом, раскопками и гасиендой.

Помимо всего прочего я каждый день выкраивала минутку завернуть в коммуну и проведать двух своих подопечных, как вскоре я начала называть про себя Ягуара с Пачамамой. Меня саму удивляла такая сентиментальная привязанность к этой парочке. Не знаю уж, как им удалось вкрасться в мое сердце, однако ж удалось.

Им выделили крошечную хижину, и Пачамама при помощи остальных членов коммуны быстро навела там относительный уют. Ребята отыскали где-то старые ковры и приколотили их к стенам для зашиты от пыли и песка. Кто-то одолжил им маленький деревянный столик и пару табуретов. Спали Ягуар с Пачамамой все еще в спальных мешках, но хотя бы смастерили себе что-то типа низеньких деревянных лежанок. Ягуар немедленно принялся изучать испанский язык, хотя сама по себе жизнь в коммуне едва ли требовала знания испанского — общество там собралось практически из одних американцев. Каждый раз, как я заезжала, Ягуар пытался разговаривать со мной по-испански. Пока получалось у него это весьма примитивно, однако, на мой взгляд, схватывал он все на лету.

Главой коммуны являлся некий американец, в припадке гордыни взявший себе имя Манко Капак, в честь легендарного вождя инков, сына Луны и Солнца. Когда я спросила, почему он решил так назваться, он ответил: «Ништяк, сойдет» — судя по всему, выражение это было девизом коммуны. Оно, да еще «плыть по течению».

Манко Капак был невысок, примерно с меня ростом, но все, чего не добирал статью, брал общим величием манер. До того, как приехать сюда и сделаться местным воплощением Великого Инки, он был актером, что и сказывалось. Двигался он плавно и грациозно, как будто когда-то учился танцевать, а его звучный и выразительный голос обладал свойством мгновенно привлекать к себе всеобщее внимание. Над четко очерченными скулами сидели острые проницательные глаза совершенно необыкновенного синего оттенка. Длинные седые волосы он заплетал в косу, свисавшую по спине. Я бы дала ему пятьдесят с небольшим. Еще один член коммуны, мужчина средних лет с необъяснимым именем Мунрей — кажется, принятие нового имени входило в ритуал отрешения от прежней жизни, — сообщил мне, что Манко Капак стоял на пороге блестящей карьеры в Голливуде, однако пресытился излишествами и приехал в Перу, дабы вернуться к истокам. Я прекрасно понимала, как можно пресытиться Голливудом, однако при всей своей величавости лицо Манко Капака не будило во мне ровным счетом никаких ассоциаций, так что, насколько далеко ему оставалось до пресловутого «порога», — это еще вопрос. Скорее всего, обычный несостоявшийся актер.

Коммуна состояла из кучки жилых хибарок и строения побольше, где находились кухня со столовой и где обитал сам Манко Капак. Всего там проживало около двадцати человек обоих полов, самого разного возраста и цвета кожи, и каждому отводилась какая-то работа. Пачамаму приставили к кухне, а Ягуар, парнишка старательный, но отнюдь не семи пядей во лбу, занимался всевозможной черной работой: добывал дрова или расчищал новые участки земли под то, что Мунрей называл земледелием. Я бы, честно говоря, это больше чем садоводством не назвала, да и то садоводством весьма малопродуктивным. Почва тут была песчаная, а коммуна еще и ютилась у опушки рощицы алгаробы, иначе называемой еще рожковым деревом, — растения с очень красивыми раскидистыми ветвями, но жутчайшими шипами, какие только мне приходилось видеть. Эти шипы ровным слоем усеивали землю вокруг, раздирая тонкие подошвы членов коммуны в клочья. И над всем витал неописуемый, характерный аромат шестидесятых — вплоть до легкого душка марихуаны.

Я никогда не тяготела к коллективизму и потому не могла понять, что люди находят в подобном образе жизни. И, судя по всему, мало-помалу стала убеждаться, что в этом отношении обрела в Ягуаре родственную душу. Пачамаме нравилось быть в гуще событий, она легко заводила друзей, все время просиживала в главном здании и, кажется, воспринимала происходящее как одно затянувшееся веселое приключение, этакую шалость. У меня складывалось впечатление, что, когда ей все это прискучит, она с такой же легкостью возьмет да и уедет отсюда. Но Ягуара я неоднократно видела где-нибудь на отшибе, вдали от всех. Казалось, он пребывает в глубокой задумчивости, и я, не желая мешать, чаще всего к нему не подходила.

Как-то раз я снова встретила его одного. Кругом было очень красиво и тихо, лишь из коммуны доносились отголоски пения, да позвякивал где-то неподалеку крестьянский заступ. Наконец Ягуар поднял голову и увидел меня.

— Слышите? Это крестьянин, наш сосед. Строит стену, чтобы отгородиться от нас. Не очень-то нас здесь любят. Я предложил ему помочь, но он то ли не понял, то ли я ему просто не понравился. Не знаю. Надо бы ему научиться плыть по течению, как велит Манко Капак. Я рассказал ему про покалипсис, но, кажется, он тоже не понял.