Всемирная история без цензуры. В циничных фактах и щекотливых мифах - читать онлайн книгу. Автор: Мария Баганова cтр.№ 49

Вместе с братом Козимо стал главой одной из партий. О начале его деятельности Никколо Макиавелли рассказывает:

«После кончины Джованни Медичи сын его Козимо стал проявлять к делам государственным еще больший пыл, а к друзьям своим еще больше внимания и щедрости, чем даже его отец… Человек, полный исключительной рассудительности, по внешности своей и приятный, и в то же время весьма представительный, беспредельно щедрый, исключительно благожелательный к людям, Козимо никогда не предпринимал ничего ни против гвельфской партии, ни против государства, а стремился только всех ублаготворить и лишь щедростью своей приобретать сторонников. Пример его был живым укором власть имущим, он же сам считал, что, ведя себя таким образом, сможет жить как человек не менее могущественный и уверенный, чем любой другой, а если бы честолюбие его противников привело к какому-нибудь взрыву, он оказался бы сильнее их и числом вооруженных сторонников, и народной любовью».

Козимо Медичи, в числе своих полезных дел, заложил традицию покровительства художникам и поэтам. Его особой любовью пользовался фра Филиппо Липпи (1406–1469) — необычайно талантливый художник. Еще в юности родители отдали его послушником в монастырь, а после он был вынужден принять монашеские обеты, хотя совсем не был к этому расположен: на втором месте после живописи у фра Филиппо стояли женщины. Эту слабость ему охотно прощали за его талант. Липпи был учеником знаменитого Мазаччо — гениального, но рано умершего художника, возможно отравленного завистниками. О Липпи говорили, что в нем дух Мазаччо вернулся к жизни.

Джорджо Вазари:

«Был же он, как говорят, настолько привержен Венере, что, увидя женщин, которые ему понравились, он готов был отдать последнее ради возможности ими обладать, и если он не добивался этой возможности никакими средствами, то изображал этих женщин на своих картинах, рассудком охлаждая пыл своей любви. И это вожделение настолько сбивало его с толку, что, находясь в таком состоянии, он мало или вовсе не уделял внимания тем работам, за которые брался. И вот в одном из таких случаев Козимо деи Медичи, для которого фра Филиппо работал в его доме, запер его, чтобы тот не выходил на улицу и не терял времени. Он же, не пробыв там и двух дней, побуждаемый любовным, вернее, животным неистовством, нарезал ножницами полосы из постельных простынь, спустился через окно и много дней предавался своим наслаждениям. Не найдя его, Козимо послал искать его и в конце концов все же вернул к работе; и с тех пор он предоставил ему свободу предаваться удовольствиям и очень раскаивался, что раньше держал его взаперти, памятуя о его безумстве и об опасностях, которые ему грозили. И потому впредь он всегда старался удержать его милостями и этим добился от него большой исполнительности, говоря, что в своем превосходстве редкостные таланты подобны небожителям, а не вьючным ослам».

В 1456 году Липпи был назначен приором в женский монастырь Санта Маргарита в Прато. Самая красивая и юная из монахинь — Лукреция Бути — позировала фра Липпи для изображения Девы Марии.

Джорджо Вазари:

«…монахинями из Санта Маргарита ему был заказан образ для главного алтаря, и, когда он над ним работал, ему как-то раз довелось увидеть дочь флорентийского гражданина Франческо Бути, которая была туда отправлена не то на воспитание, не то в монахини. Фра Филиппо, заглядевшись на Лукрецию (так звали девушку, отличавшуюся величайшей красотой и обаянием), так обошел монахинь, что добился у них разрешения написать ее портрет, чтобы поместить его в виде фигуры Богоматери в заказанную ими картину. И, влюбившись в нее по этому случаю еще пуще прежнего, он после этого всеми правдами и неправдами добился того, что похитил Лукрецию у монашек и увел ее в тот самый день, когда она пошла смотреть на перенесение пояса Богоматери — чтимую реликвию этого города. Монахини были весьма опозорены этим обстоятельством, и не веселее было и отцу ее Франческо, который приложил все усилия, чтобы получить ее обратно, но она либо из страха, либо по другой причине так и не пожелала возвратиться, а предпочла остаться у Филиппо, от которого у нее родился ребенок мужского пола, названный также Филиппо и ставший впоследствии, подобно отцу, отличнейшим и знаменитым живописцем».

Не всякому такой поступок мог бы сойти с рук, но фра Филиппо имел богатых и влиятельных покровителей, его мастерство ценили многие. В 1461 году он был освобожден от монашеского обета папой Пием II и вступил в брак с Лукрецией. Сын фра Филиппо и Лукреции Филиппино Липпи (1457–1504), ученик Боттичелли, унаследовал живописное дарование отца.

Большую часть жизни прожил во Флоренции величайший скульптор кватроченто — Донателло (Донато ди Никколо ди Бетто Барди), бывший близким другой Козимо.

Джорджо Вазари:

«И так была велика любовь, которую Козимо питал к доблестям Донато, что постоянно давал ему работу; и в свою очередь Донато так любил Козимо, что по малейшему намеку с его стороны угадывал все его желания и во всем ему повиновался. Рассказывают, что один генуэзский купец заказал Донато бронзовую голову, которая вышла прекрасной, как сама природа, и была очень тонко отлита для легкости и для удобства далеких перевозок… И вот, когда она была закончена, купцу показалось, что Донато запрашивает лишнее, поэтому решение дела поручили Козимо, который, приказав принести голову на верхнюю террасу дворца, поместил ее между зубцами, выходящими на улицу, чтобы лучше было видно. Козимо, желая уладить спор, нашел, что предложение купца очень далеко от требований Донато, поэтому, обратившись к купцу, он заявил, что тот дает слишком мало. Купец же, которому сумма казалась преувеличенной, стал утверждать, что Донато работал немного больше месяца и что ему причитается не более полфлорина в день. Тогда Донато, которому казалось, что его очень уж обижают, вспылил и сказал купцу, что он в одну сотую часа может погубить труды и достижения целого года, и, толкнув голову, сбросил ее на улицу, где она разбилась на мелкие куски; к этому он добавил, что купец, по всему видно, привык торговать бобами, а не покупать статуи. Тот, устыдившись, стал предлагать ему двойную цену, только бы он повторил работу, но Донато так и не согласился, несмотря на посулы купца и просьбы Козимо».

«…под перегородкой около фрески Таддео Галди он исполнил с удивительным старанием деревянное распятие. Закончив его и считая, что он сделал исключительную вещь, он показал ее своему ближайшему другу Филиппо Брунеллеско, чтобы узнать его мнение; Филиппо же, который, со слов Донато, ожидал гораздо большего, увидев распятие, слегка улыбнулся. Заметив это, Донато стал просить его во имя их дружбы высказать свое мнение, на что Филиппо, который был человеком благороднейшим, ответил ему, что, по его мнению, на кресте распят мужик, а не тело, каким оно должно было быть у Иисуса Христа, который обладал тончайшим сложением и во всех частях своего тела был самым совершенным человеком, который когда-либо родился. Донато, почувствовав себя уязвленным, и притом глубже, чем он думал, поскольку он рассчитывал на похвалу, ответил: „Если бы делать дело было бы так же легко, как судить о нем, тогда мой Христос показался бы тебе Христом, а не мужиком; поэтому возьми-ка кусок дерева и попробуй сам“. Филиппо, не говоря больше ни слова, вернувшись домой, тайком от всех принялся за работу над распятием, и, стремясь во что бы то ни стало превзойти Донато, дабы самому не пришлось отказаться от собственного суждения, он после долгих месяцев довел свою работу до высшего совершенства. После этого однажды утром он пригласил Донато к себе позавтракать, и Донато принял приглашение. Когда они шли вместе с Филиппо к его дому и дошли до Старого рынка, Филиппо кое-что купил и, передав покупки Донато, сказал: „Иди с этими вещами домой и подожди меня там, я сейчас же вернусь“. И вот, когда Донато вошел в дом, он сразу же увидел распятие, сделанное Филиппо, хорошо освещенное, и, остановившись, чтобы разглядеть его, он убедился, что оно доведено до такого совершенства, что, сраженный, полный смятения и как бы вне себя, выпустил узел, который держал в руках, и оттуда выпали яйца, сыр и всякая снедь, и все рассыпалось и разбилось. Но он продолжал удивляться и стоял, словно остолбенев, когда вошел Филиппо и со смехом сказал ему: „Что это ты затеял, Донато? Чем же мы будем завтракать, ежели ты все рассыпал?“ „Что до меня, — отвечал Донато, — я на сегодняшнее утро свою долю получил, если хочешь свою — возьми ее, но только не больше; тебе дано делать святых, а не мужиков“».