Всемирная история без цензуры. В циничных фактах и щекотливых мифах - читать онлайн книгу. Автор: Мария Баганова cтр.№ 13

— Ну что вы, что вы, чудаки! Я для того главным образом и отослал отсюда женщин, чтобы они не устроили подобного бесчинства, — ведь меня учили, что умирать должно в благоговейном молчании. Тише, сдержите себя! — И мы застыдились и перестали плакать.

Сократ сперва ходил, потом сказал, что ноги тяжелеют, и лег на спину: так велел тот человек. Когда Сократ лег, он ощупал ему ступни и голени и немного погодя — еще раз. Потом сильно стиснул ему ступню спросил, чувствует ли он. Сократ отвечал, что нет. После этого он снова ощупал ему голени и, понемногу ведя руку вверх, показывал нам, как тело стынет и коченеет. Наконец прикоснулся в последний раз и сказал, что когда холод подступит к сердцу, он отойдет.

Холод добрался уже до живота, и тут Сократ раскрылся — он лежал, закутавшись, — и сказал (это были его последние слова):

— Критон, мы должны Асклепию петуха. Так отдайте же, не забудьте.

— Непременно, — отозвался Критон. — Не хочешь ли еще что-нибудь сказать?

Но на этот вопрос ответа уже не было. Немного спустя он вздрогнул, и служитель открыл ему лицо: взгляд Сократа остановился. Увидев это, Критон закрыл ему рот и глаза.

Таков… был конец нашего друга, человека — мы вправе это сказать — самого лучшего из всех, кого нам довелось узнать на нашем веку, да и вообще самого разумного и самого справедливого».

Очень скоро афиняне раскаялись в вынесенном ими несправедливом приговоре: они приговорили обвинителей Сократа к изгнанию, а ему воздвигли бронзовую статую работы Лисиппа.

Анекдоты о Сократе: Однажды Алкивиад предложил ему большой участок земли, чтобы выстроить дом; Сократ ответил: «Если бы мне нужны были сандалии, а ты предложил бы мне для них целую бычью кожу, разве не смешон бы я стал с таким подарком?» Часто он говаривал, глядя на множество рыночных товаров: «Сколько же есть вещей, без которых можно жить!»

Он говорил, что это удивительно: всякий человек без труда скажет, сколько у него овец, но не всякий сможет назвать, скольких он имеет друзей, — настолько они не в цене. Посмотрев, как Евклид навострился в словопрениях, он сказал ему: «С софистами, Евклид, ты сумеешь обойтись, а вот с людьми — навряд ли».

Досуг он восхвалял как драгоценнейшее достояние. Он говорил, что есть одно только благо — знание и одно только зло — невежество. Богатство и знатность не приносят никакого достоинства — напротив, приносят лишь дурное.

Когда кто-то сообщил ему, что философ-киник Антисфен родился от фракиянки, он ответил: «А ты думал, что такой благородный человек мог родиться только от полноправных граждан?» А когда способный юноша Федон, оказавшись в плену, был отдан в блудилище, то Сократ велел своему ученику Критону его выкупить и сделать из него философа. Уже стариком он учился играть на лире: разве неприлично, говорил он, узнавать то, чего не знал? Плясал он тоже с охотою, полагая, что такое упражнение полезно для крепости тела.

Человеку, который спросил, жениться ему или не жениться, он ответил: «Делай что хочешь — все равно раскаешься». Удивительно, говорил он, что ваятели каменных статуй бьются над тем, чтобы камню придать подобие человека, и не думают о том, чтобы самим не быть подобием камня. А молодым людям советовал он почаще смотреться в зеркало: красивым — чтобы не срамить своей красоты, безобразным — чтобы воспитанием скрасить безобразие.

Однажды он позвал к обеду богатых гостей, и Ксантиппе было стыдно за свой скудный обед. «Не бойся, — сказал он, — если они люди порядочные, то останутся довольны, а если пустые, то нам до них дела нет». Он говаривал, что сам он ест, чтобы жить, а другие люди живут, чтобы есть. Нестоящую чернь он сравнивал с человеком, который одну поддельную монету отвергнет, а груду их примет за настоящие. Когда Эсхин сказал: «Я беден, ничего другого у меня нет, так возьми же меня самого», он воскликнул: «Разве ты не понимаешь, что нет подарка дороже?!» Кто-то жаловался, что на него не обратили внимания, когда Тридцать тираннов пришли к власти. «Ты ведь не жалеешь об этом?» — сказал Сократ.

Ему сообщили, что кто-то говорит о нем дурно. «Это потому, что его не научили говорить хорошо», — сказал он в ответ.

Однажды Ксантиппа сперва разругала его, а потом окатила водой. «Так я и говорил, — промолвил он, — у Ксантиппы сперва гром, а потом дождь». Алкивиад твердил ему, что ругань Ксантиппы непереносима; он ответил: «А я к ней привык, как к вечному скрипу колеса. Переносишь ведь ты гусиный гогот?» «Но от гусей я получаю яйца и птенцов к столу», — сказал Алкивиад. «А Ксантиппа рожает мне детей», — отвечал Сократ. Однажды среди рынка она стала рвать на нем плащ; друзья советовали ему защищаться кулаками, но он ответил: «Зачем? Чтобы мы лупили друг друга, а вы покрикивали: „Так ее, Сократ! Так его, Ксантиппа!“?» Он говорил, что сварливая жена для него — то же, что норовистые кони для наездников: «Как они, одолев норовистых, легко справляются с остальными, так и я на Ксантиппе учусь обхождению с другими людьми».

Одним из самых любимых учеников Сократа и самой большой его неудачей стал Алкивиад — племянник и воспитанник Перикла. Отец Алкивиада, Клиний, погиб в морском сражении, когда его сын был еще совсем маленьким. «В его поведении и нраве было очень много разнородного и переменчивого», — говорит об Алкивиаде Плутарх и замечает, что «среди многих присущих ему от природы горячих страстей самой пылкой была жажда первенства и победы».

Нрав мальчика проявился уже в ранние годы. Как-то еще малышом, он играл в бабки в тесном переулке, и когда очередь бросать кости дошла до него, подъехала тяжело груженная телега, которая неизбежно должна была разметать брошенные им бабки. Сначала мальчик попросил возницу немного обождать, но грубый мужлан не обратил внимания на его слова и продолжал погонять лошадей, и тогда остальные дети расступились, Алкивиад же бросился ничком перед самой телегой и, вытянувшись поперек дороги, крикнул вознице: «Теперь езжай, коли хочешь!» Тот в испуге осадил назад, а остальные участники этой сцены, оправившись от изумления, с громкими криками бросились к Алкивиаду.

Плохую службу Алкивиаду сослужила его необычайная красота, воспетая многими поэтами.

Плутарх:

«…во всякую пору его жизни она была в полном цвете, сообщая мальчику, юноше, а затем взрослому мужу прелесть и обаяние… Говорят, ему была в пользу даже картавость, придававшая убедительность и редкое изящество непринужденным речам».

Древние так восхищались его внешностью, что столетия спустя средневековые переводчики приняли Алкивиада за… женщину!

«Скажи, в каких краях они,

Таис, Алкида — утешенье

Мужей, блиставших в оны дни?» —

писал Франсуа Вийон. «Алкида» — это и есть красавец Алкивиад, в юные годы действительно бывший «утешением» многих мужей: любовников у него было очень много. «Целая толпа знатных афинян окружала Алкивиада, ходила за ним по пятам, предупреждала все его желания», — сообщает Плутарх. Зная силу своей внешности, с ранних лет Алкивиад пользовался этим, чтобы приобретать влияние на людей. Большинство поклонников привлекала лишь красота мальчика, единственным человеком, заботившимся о его душе, был Сократ. Один из биографов Алкивиада пошутил, что Сократ держал своего возлюбленного за уши, оставляя соперникам немало удобных для захвата мест, которые ему самому недоступны, — чрево, срам, глотку… Но Сократ был один, а льстецов вокруг было много. Они разжигали честолюбие и тщеславие юноши, твердя, что стоит ему взяться за государственные дела, как он разом не только затмит всех прочих военачальников и народных любимцев, но и самого Перикла превзойдет могуществом и славою среди греков. Однажды философ-человеконенавистник Тимон, встретив Алкивиада, поздоровался и сказал: «Молодец, сынок, расти все выше и выше — громадным злом вырастешь ты для них всех!» — кто засмеялся, кто ответил бранью, но были и такие, кого эти слова смутили не на шутку.