Империй - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Харрис cтр.№ 95

Поначалу мне показалось, что я ослеп, но постепенно мои глаза привыкли к слабому свету масляной лампы, стоявшей позади меня. Присмотревшись к задней части гобелена, я обнаружил, что в толстой ткани имеется несколько маленьких отверстий, сквозь которые можно было видеть всю комнату. Я вновь услышал шаги, а затем увидел розовую морщинистую лысину. Сразу же после этого раздался голос Красса, причем прозвучал он настолько громко, что я чуть было не дернулся вперед и не выдал своего присутствия. Красс радушно пригласил своих гостей войти, а затем отодвинулся в сторону, и я увидел других мужчин, появившихся в комнате. Тут был размахивающий руками в такт шагам Катилина, Гибрида с его физиономией запойного пьяницы, прилизанный и щегольски одетый Цезарь, безупречный Лентул Сура, герой сегодняшнего дня Муций и пара агентов по раздаче взяток. Все они, похоже, находились в отличном расположении духа, оживленно болтали, шутили, и Крассу даже пришлось хлопнуть в ладоши, чтобы воцарилась тишина.

— Друзья, — заговорил он, стоя лицом к собравшимся и спиной ко мне, — благодарю вас за то, что пришли. Мы должны многое обсудить, а времени у нас немного. Пункт первый — Египет. Цезарь, тебе слово.

Красс сел, а Цезарь, наоборот, поднялся со своего места. Поднеся руку к голове, он указательным пальцем отвел со лба непослушный локон и заправил его за ухо, а я, стараясь не производить шума, достал мои таблички и, когда зазвучал резкий голос Цезаря, который невозможно было перепутать ни с каким другим, принялся записывать.

* * *

Хвалить себя — не очень скромно, но не могу не сказать о том, что изобретенная мною система скорописи — это самая замечательная вещь на свете. Хотя я не могу не признать, что еще за четыре века до меня нечто подобное (но в гораздо более примитивном варианте) использовал Ксенофонт, у него это была не полноценная стенография, а придуманная им для самого себя система сокращений, которая к тому же годилась только для греческого языка. Моя же система предназначена для латинского, имеющего куда более широкий словарный запас и сложную грамматику, и включает в себя около четырех тысяч символов. Моей системе скорописи можно научить любого, кто этого захочет. Более того, научиться моей системе стенографии может даже женщина!

Каждый, кто знаком со скорописью, знает, что худший враг для стенографирующего — дрожащие руки. Волнение мешает проворности пальцев, отчего записи становятся неразборчивыми, а мои нервы в тот момент были на взводе. Я боялся, что у меня ничего не получится, но стоило мне начать, и дело пошло как по маслу. Смысл того, что я стенографировал, до меня не доходил, поскольку все происходило очень быстро. Я слышал лишь слова: «Египет», «колонисты», «общественные земли», «члены комитета», но абсолютно не понимал, что за ними стоит. Я заботился лишь об одном: успеть записать все и не пропустить ни слова.

В нише было жарко, как в печи. Пот ручьями стекал мне на глаза, мешая писать, а стило скользило во влажных пальцах. Но лишь однажды, когда я прильнул глазом к дырке в ковре, чтобы узнать, кто говорит в этот момент, до меня дошло, какой огромной опасности подвергается моя жизнь. Страх усиливался еще и оттого, что сидящие в комнате, как мне казалось, смотрят прямо на меня, хотя перед собой они видели только гобелен с изображением Дианы. Однако самый ужасный момент наступил позже, когда Красс объявил встречу оконченной.

— Когда мы встретимся снова, — провозгласил он, — наша судьба и судьба Рима изменятся раз и навсегда.

Собравшиеся захлопали в ладоши, а когда аплодисменты замолкли, Катилина встал со стула и направился в мою сторону. Я в испуге отпрянул назад и прижался спиной к стене. Он провел рукой по поверхности ковра, и колыхание тяжелой ткани напугало меня до такой степени, что много раз впоследствии я с криком просыпался, когда снова и снова видел его в кошмарных снах. Однако Катилина всего лишь хотел сделать комплимент Крассу по поводу прекрасных украшений его дома. Обменявшись несколькими фразами относительно того, где что куплено и — как же без этого? — что сколько стоит, мужчины направились в двери.

Немного выждав, я посмотрел в отверстие и увидел, что комната пуста. Лишь то, как беспорядочно стояли стулья, говорило о том, что здесь только что проходило некое собрание. Мне хотелось выскочить из укрытия и сломя голову броситься к двери, но договоренность с Целием предполагала, что я буду ждать его здесь. Поэтому я сел на пол, прислонился спиной к стене ниши и обхватил колени руками. Я не имел представления, сколько времени длилось совещание, но, видимо, довольно долго, поскольку я успел заполнить стенографическими знаками целых четыре таблички.

Судя по всему, я заснул, поскольку, когда за мной пришел Целий, масло в лампах выгорело, свечи догорели, и в комнате царила кромешная темнота. Не говоря ни слова, он протянул руку, помог мне подняться, и, осторожно ступая, мы двинулись через спящий дом по направлению к кладовке. Только оказавшись в аллее, я повернулся к Целию, чтобы прошептать ему слова благодарности.

— Не стоит, — прошептал он в ответ. Его глаза возбужденно блестели в лунном свете. — Мне это понравилось.

Я знал, что эти слова не были пустой бравадой. Молодой дурак действительно получал от рискованных приключений истинное удовольствие.

* * *

Домой я вернулся далеко за полночь. Все, кроме Цицерона, уже спали, но хозяин дожидался меня в столовой. Судя по количеству книг, разбросанных вокруг лежанки, он сидел здесь уже много часов. Увидев меня, Цицерон вскочил.

— Ну? — спросил он и, когда я кивнул, давая понять, что задание выполнено, удовлетворенно потрепал меня по щеке и сказал, что я — самый храбрый и самый умный секретарь на свете.

Я показал ему таблички с записями, он нетерпеливо схватил одну из них, поднес к свету и тут же разочарованно протянул:

— Ах да, тут же — твои проклятые иероглифы. Пойдем в кабинет. Я налью тебе вина, а ты мне расскажешь, что там было. И ты, наверное, проголодался?

Цицерон растерянно огляделся. Роль прислуги для него была непривычна. Вскоре я уже сидел напротив него, а на столе передо мной стоял нетронутый кубок с вином, яблоко и таблички с моими записями. Наверное, со стороны я был похож на школьника, которому предстоит отвечать заданный урок.

Те восковые таблички у меня не сохранились, однако их расшифровку Цицерон хранил вместе со своими самыми секретными документами. Размышляя об этом сейчас, через столько десятилетий, я понимаю, почему не мог уследить за ходом дискуссии. Заговорщики, должно быть, встречались до той памятной мне ночи неоднократно, поэтому в их разговоре было много фраз и намеков, понятных только им, но представлявших загадку для нас с Цицероном. Они много говорили о датах заседаний судов, поправках в законопроекты, распределении обязанностей. Поэтому не следует думать, что я просто читал свои записи и все тут же становилось понятно. Нет, мы с Цицероном несколько часов ломали голову над таинственными репликами, пытаясь разгадать их скрытый смысл. Однако наконец все встало на свои места. Цицерон то и дело восклицал: «Умны, дьяволы! До чего же умны!» — затем вскакивал на ноги, нервно ходил по кабинету и снова садился за стол.