В ночь накануне рейда мы почти не спали. В предрассветной темноте улица, на которой находилась контора откупщиков, была перегорожена повозками, запряженными волами, и по сигналу Цицерона мы выскочили из них с горящими факелами. Сенатор забарабанил в дверь и, не дожидаясь ответа, встал сбоку, а двое наших самых сильных рабов принялись крушить ее топорами. Как только дверь слетела с петель, мы ринулись внутрь, сшибли с ног старого ночного сторожа и захватили все находившиеся в конторе документы. Образовав живую цепь, в которой стоял и сам Цицерон, мы передавали от одного к другому коробки с восковыми табличками и пергаментными свитками.
В тот день я усвоил один очень важный урок: если ты хочешь завоевать популярность, самый лучший способ добиться этого — устроить налет на синдикат сборщиков податей. После того как взошло солнце и известие о наших действиях разлетелось по окрестностям, вокруг нас образовалось кольцо добровольных охранников из числа горожан — достаточно плотное и многолюдное, чтобы Луций Карпинаций — директор компании откупщиков, прибывший к конторе в сопровождении ликторов, которых ему одолжил Луций Метелл, — не решился предпринять какие-либо враждебные действия. Они с Цицероном вступили в ожесточенный спор прямо посередине дороги. Карпинаций с пеной у рта доказывал, что записи компании откупщиков по закону не подлежат изъятию. В ответ на это Цицерон, размахивая перед носом оппонента официальным документом, орал, что полномочия, предоставленные ему судом по вымогательству и мздоимству, перевешивают все остальное. На самом деле, как признался позже Цицерон, прав был именно Карпинаций. «Но, — добавил он, — на чьей стороне люди — тот и прав». А в тот день люди были на стороне Цицерона.
В конечном итоге нам пришлось перевезти в дом Флавия четыре воза коробок с документами. Мы заперли ворота, выставили стражу, после чего началась утомительная работа по сортировке захваченных документов. Даже сейчас, спустя много лет, я вспоминаю, как меня прошиб холодный пот от того, что предстало моему взору. Эти документы, которые копились на протяжении лет, содержали в себе все: данные по всем землевладениям на Сицилии, информацию о количестве и качестве домашнего скота у каждого из землевладельцев, о размере собранного урожая и выплаченных податях. И очень скоро стало ясно, что в этих документах успели покопаться чьи-то чужие руки. Покопаться и изъять все бумаги, в которых хотя бы упоминалось имя Верреса.
Из дворца наместника доставили грозное послание, в котором содержалось требование к Цицерону явиться пред светлые очи Метелла завтра же утром, когда откроются суды. Тем временем на улице перед домом стала собираться новая толпа. Люди громко выкрикивали имя Цицерона, приветствуя его. Мне вспомнилось пророчество Теренции, когда она предрекла, что ее мужа рано или поздно выгонят из Рима и он закончит свои дни консулом в Фермах, а сама она будет выступать в роли первой дамы этого захолустья. Сейчас это предсказание, казалось, было как никогда близко к истине. Сохранять хладнокровие удавалось только одному Цицерону. Ему достаточно часто приходилось представлять в суде интересы нечистых на руку сборщиков податей, и он прекрасно знал все их сомнительные трюки. Когда стало очевидным, что все документы, так или иначе связанные с Верресом, изъяты, он стал внимательно изучать список управляющих компании и листал его до тех пор, пока не наткнулся на имя человека, занимавшегося финансами компании откупщиков в период наместничества Верреса.
— Вот что я тебе скажу, Тирон, — заявил он мне, — мне еще никогда не приходилось видеть финансового директора, который не оставил бы для себя копию досье после того, как передал дела своему преемнику. Так, на всякий случай.
И тогда мы предприняли второй рейд за сегодняшнее утро.
Нашей мишенью являлся человек по имени Вибий, который в этот момент вместе с соседями отмечал Терминалий — праздник в честь бога Терминуса, покровителя границ и нерушимых рубежей — терминов. В этот день владельцы прилегающих полей собирались у общего пограничного знака, и каждый украшал гирляндами свою сторону камня или столба. Приносились жертвы и возлияния — медом, вином, молоком, зерном, пирогами; закалывались овца или свинья.
Когда мы приехали к дому Вибия, в саду был установлен жертвенник, на котором лежали кукуруза и пчелиные соты с янтарным медом. Вибий только что заколол жертвенного поросенка.
— Как они всегда бывают набожны, эти продажные счетоводы! — пробормотал Цицерон.
Когда хозяин дома обернулся и увидел нависающего над ним сенатора, он сам стал похож на поросенка, а увидев официальный ордер с преторской печатью Глабриона, предоставляющий Цицерону самые широкие полномочия, понял, что ему не остается иного выхода, кроме как сотрудничать. Извинившись перед изумленными гостями, он провел нас в таблинум и отпер обитый железом сундук. Среди бухгалтерских книг, долговых расписок и даже драгоценностей в нем хранилась перевязанная пачка писем с пометкой «Веррес», и когда Цицерон принялся просматривать их, на лице Вибия отразился неподдельный ужас. Полагаю, ему приказали уничтожить эти документы, но он либо позабыл, либо приберег, намереваясь каким-либо образом использовать их для обогащения.
На первый взгляд, в них не было ничего особенного — просто письма от Луция Канулея, в обязанности которого входило взимание таможенных сборов за все товары, проходящие через гавань Сиракуз. В этих письмах упоминалась отправка одного грузового судна с товарами, покинувшего порт города два года назад, за которое Веррес не уплатил никакой пошлины. На его борту находились четыреста бочонков с медом, пятьдесят обеденных лежанок, двести дорогих люстр и девяносто кип мальтийских тканей. Возможно, кто-то другой и не усмотрел бы в этом факте ничего криминального, но не таков был Цицерон.
— Ну-ка, взгляни на это, — сказал он, протягивая мне письмо. — Все эти товары — явно не из тех, что были отобраны у частных лиц. Четыреста бочонков меда! Девяносто кип иностранной ткани! — Он обратил горящий яростью взгляд на до смерти перепуганного Вибия. — Это ведь экспортный груз! Получается, что твой наместник, Веррес, украл этот корабль?
Бедный Вибий не выдержал этого напора и, боязливо оглядываясь на своих гостей, которые с открытыми ртами смотрели в нашем направлении, признался: да, это экспортный груз, и Канулею было строго-настрого приказано никогда больше не требовать уплаты пошлин с грузов, вывозимых наместником.
— Сколько еще таких кораблей отправил Веррес? — спросил Цицерон.
— Точно не знаю.
— Тогда хотя бы приблизительно.
— Десять, — нервно ответил Вибий, — а может, двадцать.
— И пошлина с грузов ни разу не платилась? Какие-нибудь документы на них сохранились?
— Нет.
— Откуда Веррес брал эти товары? — продолжал допрос Цицерон.
Вибий позеленел от страха.
— Сенатор, умоляю…
— Мне надо бы арестовать тебя, привезти в Рим в цепях и поставить на свидетельское место на римском форуме перед тысячами глаз, а потом скормить то, что от тебя останется, собакам на Капитолийской триаде.