Костры амбиций - читать онлайн книгу. Автор: Том Вулф cтр.№ 192

— Да? Но почему же?

— Как сказал Эд, это совершенно незаконная пленка. Шизанутый Уинтер мог сесть за нее в тюрьму. О том, чтобы использовать тайно и незаконно произведенную запись разговора как доказательство в суде, не может быть и речи.

— Но тогда зачем вы посылали к ней с магнитофоном меня? Тоже тайно произведенная запись. Как же вы ее-то собирались использовать?

— Она тайная, но законная. У вас есть право записывать ваши собственные разговоры, хоть тайно, хоть явно. Но если это чей-то чужой разговор, такую запись закон запрещает. Если бы этот псих Уинтер записывал свои собственные разговоры, тогда пожалуйста.

Шерман уставился на Киллиана с открытым ртом: все его едва народившиеся надежды рухнули.

— Но это несправедливо! Это же… доказательство крайней важности! Не могут же они из-за какой-то формальности не принять во внимание такое важное свидетельство!

— Да? Так вот знайте: могут. И именно так они и сделают. А нам надо подумать о том, как бы с помощью этой пленки выудить у кого-нибудь законные показания. Ну, к примеру, найти способ заставить эту вашу приятельницу Марию во всем сознаться. Ценные мысли имеются?

На секунду Шерман задумался. Потом вздохнул и уставился в пространство. Абсурд какой-то.

— Да вы ее и прослушать эту чертову дребедень не заставите.

Киллиан поглядел на Куигли. Куигли покачал головой. Все трое умолкли.

— Погодите-ка, — произнес Шерман. — Дайте взглянуть на пленку.

— Взглянуть? — переспросил Киллиан.

— Ну да. Дайте ее мне.

— Вынуть из магнитофона?

— Да. — Шерман протянул руку.

Куигли перемотал кассету и осторожно, словно это тончайшей работы стеклянная статуэтка, вынул из аппарата. Подал Шерману.

Шерман взял ее обеими руками и принялся разглядывать.

— Будь я проклят, — наконец проговорил он, подняв взгляд на Киллиана. — Она моя.

— Что значит ваша?

— Моя кассета. Я ее записывал.

Киллиан оторопело посмотрел на него, как бы пытаясь понять шутку.

— Что значит — вы ее записывали?

— А то, что в тот вечер я сам зарядил себя аппаратурой — из-за статьи, которая только что вышла в «Сити лайт». Я подумал, нужно запастись подтверждением того, как все было в действительности. То, что мы прослушали, — это пленка, которую я записал в тот вечер. Моя пленка.

У Киллиана отвисла челюсть.

— То есть как это?

— А так. Я сам записал эту кассету. Кто скажет, что это не так? Кассета у меня. Верно? Вот она. Я пожелал иметь точную запись своего собственного разговора. Скажите мне, советник, такую пленку закон допускает в качестве вещественного доказательства?

Киллиан поглядел на Куигли.

— Господи, бога душу мать! — Потом поглядел на Шермана. — Давайте тогда поставим точки над i, мистер Мак-Кой. Вы говорите мне, что сами зарядились аппаратурой и записали на эту пленку ваш разговор с миссис Раскин?

— Именно. Закон это позволяет?

Киллиан поглядел на Куигли, улыбнулся и снова перевел взгляд на Шермана.

— Разумеется, мистер Мак-Кой, разумеется. Но вы должны кое-что объяснить мне. Каким, собственно, образом вы делали эту запись? Какой аппаратурой пользовались? Куда ее прилаживали? Раз вы хотите, чтобы суд признал это доказательством, будьте готовы отчитаться во всех своих действиях — что называется, от и до.

— А я бы предпочел, чтобы мистер Куигли угадал, как я это сделал. Похоже, он весьма осведомлен в этой области. Хотелось бы послушать, как он будет угадывать.

Куигли бросил взгляд на Киллиана.

— Давай, Эд, — распорядился Киллиан, — угадывай.

— Ну, — начал Куигли, — сперва я на вашем месте приобрел бы диктофон «Награ-2600», у которого запуск с голоса, потом бы я… — и он в мельчайших подробностях описал, как он этим чудесным аппаратиком себя зарядит и добьется наилучшего качества записи.

Когда он закончил, Шерман сказал:

— Мистер Куигли, вы и впрямь большой специалист в этой области. И знаете, почему я говорю это? Потому что именно так я и действовал. В точности, шаг за шагом. — Поглядел на Киллиана. — Ну вот. Что скажете?

— Что скажу? — медленно повторил Киллиан. — Скажу, что вы меня прямо огорошили. Даже не думал, что вы на такое способны.

— Я тоже не думал, — махнул рукой Шерман. — Но в последние несколько дней я начал прозревать. Я уже не Шерман Мак-Кой. А кто-то совсем иной, у кого и имени-то человеческого нет. Я стал другим в тот день, когда меня арестовали. В тот день я почувствовал… почувствовал, что в корне что-то изменилось, но сперва не понял что. Сперва я думал, что я все тот же Шерман Мак-Кой — Шерман Мак-Кой, который просто-напросто переживает очень черную полосу в своей жизни. Но за последние дни я наконец уяснил: я — другой человек. Во мне нет ничего ни от Уолл-стрит, ни от Парк авеню, ни от Йейля, Святого Павла и Бакли, ни даже от Льва «Даннинг-Спонджета».

— Какого такого льва? — удивился Киллиан.

— Я так всегда мысленно называл отца. Правитель, аристократ. Он, может, и в самом деле таков, но я-то к нему больше отношения не имею. Я не тот, за кого выходила замуж моя жена, не тот отец, которого знает дочь. Я совершенно другой человек. Человек, существующий здесь, на дне, если вас не обидит, что я это так именую. Я вовсе не исключительный клиент для фирмы «Дершкин, Беллавита, Фишбейн и Шлоссель». А самый обычный, рядовой. У каждого животного своя среда обитания, и вот моя как раз здесь. Либо Рид-стрит, либо Сто шестьдесят первая, где вольеры; внушая себе, что я выше этого, я попросту себя обманывал, но теперь я смотрю на все открытыми глазами.

— Да ну, что это вы, — заговорил Киллиан. — Не так еще все и плохо.

— Нет, именно так, — не согласился Шерман. — Но клянусь, мне теперь стало легче. Понимаете, это как с собакой, когда из домашней собаченции, которую ласкали и баловали всю жизнь, делают злого сторожевого пса.

— Слыхал об этом, — проронил Киллиан.

— А я даже видел, — сказал Куигли. — Видел, когда служил в полиции.

— Ну, стало быть, принцип вам ясен, — сказал Шерман. — Характер собаке меняют не лакомствами и не таблетками. Ее привязывают, ее бьют, дразнят, издеваются и снова бьют, пока она при первом же звуке не начнет кидаться с оскаленными клыками, готовая разорвать глотку любому.

— Верно, — подтвердил Куигли.

— Но и в такой ситуации собаки оказываются умнее, чем люди, — продолжал Шерман. — Пес раньше усваивает, что он больше не любимец семьи, не красавчик на грандиозной собачьей выставке. Пес схватывает все на лету. Он чувствует, когда пришло время стать зверем и броситься в бой.

На этот раз день был погожий — чудесный тихий июньский денек. Воздух был так светел, что казался чистым и освежающим — даже здесь, в Бронксе. Короче — прекрасный день; для Шермана же он был ужасен. Он воспринял это как личную обиду. Какое бессердечие! Как могли Природа, Судьба, Бог сотворить такое благостное обрамление для его несчастья! Бессердечие со всех сторон. У него даже кишки спазматически сжались от страха.