Белая голубка Кордовы - читать онлайн книгу. Автор: Дина Рубина cтр.№ 92

— Да… — пробормотала она. — У нас висело много картин…

— Его предупредили об аресте, я это сейчас узнал. И он уже все решил, и хочет спасти семью и спасти картины. Смотри на меня! Я — папа… Вот я снимаю их со стен… вынимаю из рам… снимаю холсты с подрамников… долго, обстоятельно, методично упаковываю — ведь он был аккуратным и предусмотрительным человеком. Ты видела, как он их складывает…

— Да…

— Куда он их сложил? Жука! Смотри на меня! Куда! Я! Их! Сложил?!

— В серую папку, — сказала она и зарыдала, горько и счастливо, потому что весь тот хлопотный день вдруг раскрылся у нее перед глазами, как восстает в иллюзорном объеме картинка в детской вырезной книжке…

Возникла Ленуся, вся голова в бигудях, сама в халате из темно-синего китайского шелка, а вспученный желтый дракон по спине распластался:

— Захар, ну она плачет, плачет! Ты обещал взять ребенка с собой…

— Жука, дурка! Прекрати реветь, иначе не возьму…

Захар задохнулся, подошел и прижал ее голову к груди.

— Молодец! — сказал он, гладя тетку по черным кудрям. — Молодец, малышка. А где? Где серая папка?

— Мы отвезли ее в Винницу! — крикнула Жука, и у Захара обвалилось что-то в животе. А Жука, захлебываясь слезами и хлынувшим воспоминанием, бормотала: — Она занимала так много места в купе! А еще поезд вдруг остановился в степи, там горела пшеница, вдоль полотна… и папа выскочил первым и стал сбивать пламя своей кожаной курткой… Он кричал и сбивал пламя курткой. И тогда все высыпали из поезда и стали тушить огонь… И еще, мы с папой были в парикмахерской, в отеле «Савой», и парикмахер спрашивал — будут ли погромы, а потом папа рассказывал мне — что такое «мене, мене, текел упарсин»… и я…

— Куда в доме он спрятал папку… — безжизненным тоном спросил Захар, уже предчувствуя ответ.

— Кажется, он спустился в подвал, и потом как-то странно шутил, что квашеную капусту есть теперь чем покрывать.

— Всё. — Как-то страшно и тихо сказал Захар и вышел из комнаты, по пути включив ей эту самую поговори со мною… Пусть смотрит. Поговорили…

Когда, умыв холодной водой пылающее лицо, он вернулся в комнату, Жука стояла у окна на одной ноге, разведя руки в стороны и наклонив горизонтально корпус.

Он смотрел на нее, не веря своим глазам.

— Видишь, — сказала она, улыбаясь заплаканным лицом. — Я могу еще делать арабеск.

Он подготовился к поездке, как готовятся в экспедицию. В четыре утра был уже на ногах и, бесшумно передвигаясь в свете ночника, чтобы не разбудить Жуку, сложил в рюкзак все, что полагал необходимым: японский нож, веревки, ножницы, клейкий пластырь, листы бумаги, толстую пленку, несколько видов клея… Хорошо, что на всякий случай он держит дома какие-то необходимые вещи.

И впервые с удовлетворением подумал — дедова предусмотрительность..

Внутри подрагивало и бормотало — знакомый рокот натянутых струн, — как обычно бывало в минуты опасности или большого напряжения — перед рискованными драками, например. И если б кто-то вдруг стал у него сейчас на пути, он был бы попросту сметен, смыт с картинки.

Но поезд следовал своим обычным курсом, перебирая столбы и стволы деревьев, — этим путем он уже следовал не раз, когда приезжал на каникулы домой. Разве что, в отличие от прошлых наездов, он почти всю дорогу простоял у окна в коридоре, не в силах поддержать разговора с пожилой парой, что возвращалась из отпуска к себе в Одессу.

* * *

— У меня мой Сёма ухожен, как чистый младенец! — крикнула тетя Лида, увидев Захара в отворенной калитке. На старости лет она оглохла, но в безумии своем этого не признавала, ей казалось, что все вокруг подло шепчут, принимая ее за дурочку. — Но Сёма — чистый младенец, подмытый и накормленный, вот, сам посмотри, Зюнька, и не шепчи мне назло, говори нормально, понял? Твоя старая тетка еще не рехнулась.

К сожалению, подумал Захар, моя старая тетка рехнулась окончательно. В первый же момент встречи, когда он вошел во двор, она всплеснула руками и закричала: — Слышь, Сёма, Зюнька-китаец явился!

И Захар обреченно вздохнул, поднялся на террасу и прошел в спальню к дядьке.

И был поражен превращением того в библейского праотца: черты лица, заострившись, приобрели живописную глубину теней, косматые седые брови значительно вздымались на надбровьях, нос, всю жизнь мясистый и бесформенный, будто кто-то, засучив рукава, перелепил, убрав лишнее, утоньшив переносицу и ноздри. Главное, длинные желтовато-седые кудри окаймляли это изможденное лицо. Захар не удержался и, прикоснувшись губами к его щеке, проговорил:

— Ты такой стал красивый…

— Красивый… — усмехнулся дядя Сёма. — Это я для старухи с косой прихорошился…

— Не шептать! — крикнула из кухни тетя Лида. — Говорите нормально!

— Не обращай внимания, Зюня… — пробормотал дядька. — Она полный эвербутл, но она хорошая, Лида. Она так за мной ходит, так ходит…

— Он у меня лежит чистый, как младенец! — крикнула из кухни тетя Лида, словно услышав их разговор.

— Много сейчас о жизни думаю, Зюня, — говорил дядька. — Вдруг она прошла, оказалось, что я — последний. Я и ты. Но ты молодой, сильный, и все в тебе перемешалось. Я хочу вот что сказать тебе, Зюня…

Далее затеялся тот самый разговор о дурной кордовинской крови, в отличие от трудовой и честной крови Литваков… — разговор, который ему приходилось вести теперь, время от времени приезжая в Винницу. Будто, всю жизнь храня в каких-то потаенных запасниках души свою ненависть к сопернику, к давно покойному Захару Кордовину, Сёма сейчас заново ее перебирал — как перебирают одежду при смене сезона. Он словно приготовлялся к личной встрече с ним — там, где отношений уже не выясняют. Или выясняют все-таки? А может, наоборот — там-то их и рассудят окончательно за всё: и за Нюсю, и за чертовское везение Захара, и за то, что так счастливо улизнул он из жизни, оставив всех на него, на Сёму… За то, что именно он, Сёма, несчастный Иов, должен был хоронить и сидеть шиву по его младшей дочери и воспитывать его внука… В конце концов, за то, что он должен был так тяжко их обоих любить: разве это справедливо?

И когда тот путаный кровный разговор подошел к концу (в самом деле, за что он на мальчика набросился? Разве он судья? Да еще, как идиот, вспомнил того старого их прадеда, «испанца», лгуна и гопника, о котором вообще давно забыть пора…), когда разговор подошел к концу, Захар вдруг спросил:

— Кстати, дядь Сёма: тот серый щит в подвале — он еще существует?

— А что ему сделается… — пробормотал дядька, прикрывая глаза от усталости.

— Это ведь дед привез перед смертью, а? — сдерживая чудовищное напряжение, продолжал Захар.