Этот проигрыш, несомненно, значительно превышал сумму нового — и лучшего в его жизни — годового жалованья Эрла. Впрочем, мальчишка только ухмыльнулся и вытащил из кармана большой, как кулак Демпси
[12]
, комок смятых купюр.
— Он просадил кучу денег, — сказал Эрл Ди-Эй Паркеру, который стоял рядом с ним в переполненной комнате на втором этаже клуба «Огайо», наблюдая за игрой. — И продолжает улыбаться. Откуда такой молокосос мог набрать столько «капусты», чтобы пригоршнями разбрасывать ее? И где он подцепил эту куклу — прямо с календаря?
— Там, откуда он взялся, всего этого добра хватает, — ответил Ди-Эй. — Вы ведь не часто ходите в кино, верно, Эрл?
— Нет, сэр. Времени не хватает.
— Ну так вот, этого мальчишку зовут Микки Руни. Он большой актер. Всегда играет этаких деревенских олухов, молодых парней из провинции. Он выглядит на четырнадцать, но на самом деле ему двадцать шесть, он был дважды женат и выбрасывает по десять тысяч за ночь всякий раз, когда приезжает в город. Я слышал, что игроки называют его «мистер Эй-парни-давайте-устроим-шоу!».
Эрл потряс головой, не скрывая отвращения.
— Это Америка, Эрл, — сказал Ди-Эй. — То самое, за что вы сражались.
— Давайте пойдем отсюда, — предложил наконец Эрл.
— Конечно. Но только сначала осмотритесь, запомните все как следует. Возможно, когда вы в следующий раз увидите это место, у вас в руках будет «томми».
В клубе было темно и людно. Здесь, на втором этаже, где царила игра, висела непроницаемая пелена дыма и воздух был пропитан въевшимся навсегда запахом табака. Этот запах напоминал серную вонь на Иво, а в помещении ощущалось безумие, сходное с тем, что владело людьми на очищенной от японцев прибрежной полосе, куда начали доставлять раненых и боеприпасы и где никто не имел ни малейшего представления о том, каким образом можно попасть в глубь острова. И шуму здесь было, пожалуй, не меньше, чем там.
В одном конце зала крутилось колесо рулетки, выкачивая деньги из карманов собравшихся вокруг него сосунков. Под низко висящими лампами располагалась дюжина столов, за которыми играли в покер. Вдоль стен сплошной шеренгой стояли игровые автоматы, перед которыми толпились многочисленные паломники, взывавшие к милосердию бога наживы и приносившие ему свою дань в виде никелей, даймов
[13]
и серебряных долларов. Но любимой игрой посетителей «Огайо» были кости; собравшиеся вокруг многочисленных столов толпы щеголей вручали свою удачу паре кубиков, которые, подпрыгивая, катились по зеленому сукну, заставляя похожие на айсберги груды денег перемешаться по столам, как правило, от игроков к крупье. А негритянская джазовая группа наяривала горячий бибоп, фортепиано выдавало сумасшедшие риффы
[14]
, саксофон, кларнет и еще какой-то инструмент с печальным звуком вели рассказ об утраченных состояниях, проигранных любви и надеждах.
Эрл снова покачал головой. «Господи помилуй!» — подумал он.
— А теперь, Эрл, и впрямь пора идти, — сказал старик. — Они не любят здесь бездельников вроде нас. Либо играй, либо проваливай.
Спускаясь вниз, они миновали бар, тоже переполненный. Его обслуживали пять девушек, которые сбивались с ног, выполняя непрерывные заказы. За их спинами на причудливом стеллаже красного дерева выстроились ряды темных бутылок, обещавшие разнообразные варианты заманчивого забвения.
— Хотите выпить, Эрл?
— Нет, — отрезал Эрл. — Я завязал с этим дерьмом.
На Эрле был новый, синий в полоску костюм-тройка, на шее желтый галстук, на ногах сверкающие коричневые полуботинки. Коричневую фетровую шляпу он низко надвинул на глаза. Он чувствовал себя так, словно его обмотали бинтами, зато выглядел на 850 долларов — столько он истратил на свое новое барахло.
— Это, пожалуй, хорошо, — одобрил Ди-Эй. — Я выиграл пьяным шестнадцать перестрелок, но, будь оно все проклято, наступило время, когда я стал пить так, что сам боялся в один прекрасный день проснуться в Гонконге с разбитым носом, большой бородой, татуировками на всех частях тела и вновь обретенной китайской семьей, которую нужно будет содержать.
— Такое случалось не с одним и не с двумя из моих знакомых морских пехотинцев, — заметил Эрл.
Они вышли на улицу. Перед ними, на другой стороне Сентрал, словно семь роскошных лайнеров, пришвартованных к пирсу, сверкали огнями в ночи семь главных городских достопримечательностей — водолечебниц, которые даже теперь были переполнены людьми, стремившимися причаститься к чудесной целебной силе богатых минералами вод, извергавшихся из находившейся позади зданий и невидимой отсюда горы мощной неиссякаемой струей с температурой 60 градусов по Цельсию.
Люди посещали эту маленькую долину уже на протяжении нескольких столетий, и таким образом город приобрел весьма необычную постоянную клиентуру — тех, кому было просто необходимо попасть сюда. Если вам требовалось поправить здоровье и найти облегчение от болей, вызванных растяжениями мышц или артритом, или от припадков сифилитического нервного расстройства, вы приезжали в Хот-Спрингс и просиживали по многу часов в воде, от которой поднимался пар и которая, как ничто другое, снимала боль и вычищала заразу из всех уголков тела. Выходя из ванны, вы чувствовали себя словно заново родившимся. Лучше? Ну... возможно. Но уж наверняка не так, как прежде. Но годы шли, город предлагал своим посетителям все новые и новые услуги, уже не столь прозаического характера, и к 1946 году основную массу приезжих составляли не больные старики, а молодые и очень здоровые люди. Не было ни одной человеческой потребности, которую нельзя было бы удовлетворить в Хот-Спрингсе за один-единственный вечер, и неважно, к какой сфере эта потребность относилась — к сексуальной или финансовой, преступной или религиозной.
Трубопровод от пресловутых горячих источников теперь тянулся по кривой, отмечавшей былое местоположение засыпанного к настоящему времени ручья. По одну сторону располагались водолечебницы, а по другую раскинулась коммерческая, а вернее, развлекательная часть города: устричные заведения, рестораны, тиры, ночные клубы, казино, букмекерские конторы и, конечно, публичные дома. Улица представляла собой широкий бульвар и была так освещена, что вряд ли можно было здесь заметить разницу между дневным и ночным светом. Только гора, находившаяся в собственности американского правительства, оставалась невидимой, зато всю остальную пакость можно было рассмотреть во всех подробностях.
— Похоже на Шанхай в тридцать шестом году, — сказал Эрл, — вот только глаза у шлюх не раскосые.
С их наблюдательного пункта — они стояли на тротуаре перед водолечебницей «Фордайс» и имели обзор в оба конца улицы, тянувшейся между горами и как бы охраняемой с севера гигантскими воротами, образованными массивным зданием отеля «Арлингтон» с одной стороны и намного превосходившим гостиницу по высоте зданием «Медикал арт» с другой, — улица казалась просто гигантской. Миля суеты и греховности сияла огнями, уходившими за горизонт. При всем том это была лишь самая показная сторона сложного явления, носившего наименование Хот-Спрингс. От главного проезда, извиваясь, уходили в холмы другие дороги, и в каждом квартале имелись публичный дом, и казино, и букмекерская контора, и часто всего этого было не по одному. Дальше, в сторону Малверна, цвет становился черным, поскольку в грехе Хот-Спрингс не знал никаких расовых барьеров, и чем дальше, тем больше становилось дыма и пара — там находились отель и водолечебница «Пифийские», единственное место в городе, где негры, которые делали здесь всю реальную работу и обеспечивали жизнедеятельность всей округи, имели возможность и сами окунуться в целебную горячую воду.