Как закалялась жесть - читать онлайн книгу. Автор: Александр Щеголев cтр.№ 34

Воспоминания делают меня слабее.

Брат у меня и вправду моряк, закончил Арктическое училище в Питере. Без работы на берегу не сидит. Дослужился до боцмана. В Москву приезжает редко и неохотно — наверное, не может простить этому городу свое сиротское отрочество. Все-таки ему уже четырнадцать было, когда мама со строительных лесов навернулась; он и понимал тогда гораздо больше меня, да и маму куда лучше помнил. Едва школу закончил — удрал от нас с бабкой, фактически оставив мне московскую квартиру…

Ради этой проклятой квартиры, мама, собственно, и пошла работать на стройку (в советские времена это был один из способов получить жилплощадь). Строили Юго-запад Москвы, сносили старое Тропарево-Никулино, тянули проспект Вернадского… там же мы и поселились. Мать не была замужем, поднимала нас в одиночку. О папаше, которого мы никогда не видели, так и не рассказала, впрочем, утверждала, что отец у нас с братом один. А погибла она так глупо, что до сих пор выть хочется. Работала на лесах — всего-то на третьем ярусе! Незакрепленные доски в настиле вывернулись под ногой, соскользнули — она и провалилась, да так неудачно, что попала в дырку с лестницей между первым и вторым ярусами… в общем, судьба. Или — не судьба.

«Хулиганка», о которой упомянул Неживой и которая едва не опустила меня на шхеры, случилась, когда мне было пятнадцать. Забрались мы с пацанами в «Высотник», то бишь Дом культуры строителей, — вернее, в краеведческий музей при Доме культуры… тьфу, глупейшая была затея! Неохота вспоминать… В общем, как раз после той истории я начал взрослеть: закончил школу и попытался поступить в Строгановку, в высшее художественно-промышленное училище. Не попал, естественно. Тогда пошел в среднее специальное, учиться на художника по металлу, благо там рисунок не сдают (но рисовать все равно надо уметь). Подозреваю, в училище меня взяли исключительно из-за фамилии, да еще из-за того, что парень был сильный. «Художник по металлу» — это ведь, собственно, кузнец… Потом в течение восьми лет я ковал решетки, решетки, решетки, — каминные, оконные, для заборов и балконов, — а еще делал цветы (кованые), декоративные ручки, скобки, люстры… пока меня не сожрала Эвглена Зеленая, одноклеточная ценительница прекрасного.

Психологией увлекся где-то на пятом году рабочего стажа, когда в фирму «Ажур» перебрался. Любопытный факт: с течением времени почти каждый художник проявляет интерес к психологии. А психологи и психотерапевты, соответственно, рано или поздно начинают потихонечку рисовать или лепить, — вот такая инверсия. Не знаю почему, но это происходит. Вероятно, художники однажды задумываются, как воздействуют на людей их творения, в частности, какие эмоции вызывают те или иные цвета и сочетания цветов… а психологов, думаю, к самостоятельному художественному творчеству подвигает широкое использование графических методов диагностики. Цели у тех и у других похожи: получить еще б О льшую власть — над зрителями, над пациентами… В моем случае было так: с детства я любил смотреть на огонь (может, потому и пошел в кузнецы). Работая в кузнице, наблюдая за жизнью огня и восхищаясь, как причудливо меняется цвет металла, я вспоминал гипнотизеров, которые используют блестящие предметы для концентрации чьего-либо внимания. Этот образ цеплял меня все чаще, пока наконец я не начал покупать и почитывать брошюрки, в изобилии лежащие на книжных лотках…

Хоть в чем-то мне в жизни повезло.

Коварство и любовь идут по жизни об руку, сказал давеча Неживой.

Если б не мое дилетантское увлечение психотехнологиями, хрен бы я приручил этого малолетнего монстра, который сейчас убирает наш этаж…

* * *

…Елена сухой шваброй подметает пол в палате. Она уже привела в порядок кровать, на которой умирал Алик Егоров (сменила матрац и белье), а до того — вымыла операционную. Короче, заняла место павшей тети Томы. Мурлычет что-то себе под нос, подпевая телевизору.

Музыкальный канал транслирует концерт модного коллектива «Глиста чухонская». Судя по названию, группа родом из Карелии, откуда-нибудь из Олонца. Под нескончаемое техно танцует кордебалет. Синюшные тела извиваются на сцене и летают на пилонах. Ультрафиолет искажает цвета костлявых танцовщиц… Елена заинтересованно поглядывает на экран. Неужели ей нравится?

Она вдруг пытается повторить пару-другую танцевальных па, увиденных по телевизору. Получается недурно: вращение, высокий батман, снова вращение. На лице ее — короткий миг восторга; швабра в руках — вместо партнера…

А ведь во многом Елена ребенок, думаю я. Просто ребенок. Любит блеск и танцы. При этом кое-что умеет: в элитной школе учат основам хореографии. Движения ее быстры и свободны. Хорошая растяжка, характерное переступание… Я много месяцев наблюдаю за ней, давно оценил и пластику ее, и реакцию (как ловко она подхватила позавчера стойку от капельницы, опрокинутую Аликом!). Из Елены получился бы хороший боец, если чуть подправить бабскую манеру двигаться. Вот она вильнула бедром и не присела — не привычна к ударным техникам. Тогда как уход, например, от удара ногой включает в себя обязательный присест…

Я, глядя на нее, привычно стараюсь скопировать выражение ее лица. Мое дело — не моторику ей подправлять, а мысли. Она, заметив мой взгляд, улыбается мне в ответ. Я улыбаюсь ей.

Раппорт (он же контакт) установлен.

— Елена Прекрасная… — говорю.

— Все смеетесь?

Она устало опирается на черенок швабры. Пауза в работе.

— Я?! Смеюсь?! Никогда я не позволяю себе смеяться над людьми, подобными тебе. Бывает, что мой плач принимают за смех… (Я действительно пускаю по щеке слезинку, это несложно. ) Я бы гордился такой дочкой — в другом месте и в другой жизни. А так… Мне больно — за себя, за тебя, за нас…

— Почему — за меня?

— Тебя сегодня ударили. Прости, что лезу не в свое дело, но… Это видно. Тебя ударило существо, которое обожает рассуждать о любви, при этом за собственной дочерью не признает права на нормальные человеческие чувства.

Швабра с сухим стуком падает. Елена темнеет лицом и распрямляется — очевидно, вспоминает своего кавалера, выпнутого из школы. Я не хуже Купчихи знаю, куда бить, где у девчонки самое больное место. Я говорю:

— Если это существо разрешает любить, то только себя. И подразумевает под любовью полное подчинение… Кстати, где оно?

— В кабинете. С посредниками общается.

— Похоже, в доме черт знает что творится? — начинаю я атаку.

— Да, — признает Елена.

— Тревожно на душе?

— Да.

— Но ведь ты пока держишься?

— Да…

— Надо принимать решение, пока эта медуза не ударила еще больнее.

Я ввинчиваю в мозг Елены это мое «надо», как шуруп-саморез — безжалостно и глубоко.

Хитрость в том, что после трех очевидных утверждений, на которые волей-неволей ответишь «да», человек бессознательно согласится и с четвертым…