Пани царица - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 69

Ах, как же затрепетало бедное сердчишко Стефки! Как все воскресло в памяти, как заволновалась она и обрадовалась, что соотечественники так близко! Встрепенулась, бросилась к Егору с радостным рассказом о новостях, но он так посмотрел, так пожал плечами:

– А тебе-то что до этих безбожных католиков? Ты нынче православная, ты жена моя!

Стефка глянула было на мужа насмешливо и уже отточила язычок, чтобы бросить острое, уязвляющее словцо, как вдруг заметила нехороший блеск его голубых глаз – и примолкла, словно кто-то невидимый осторожно шепнул ей в самое ухо: « Тс-с! Тише! Осторожно, не то…»

Нет, Егорка не грозил ей, однако Стефка поняла: желание увидеться с соотечественниками и особенно – с панной Марианной нужно до поры до времени таить.

Ах, как ей надоело вечно кем-то притворяться! Как хотелось стать собой прежней!

Но нечего делать. Пришлось жить ожиданием новых слухов из Тушина.

С некоторых пор Стефка отчаянно полюбила базарные дни. Болталась по площади, выспрашивала, нет ли подвод из Тушина или на худой конец Димитрова или Царево-Займища. Если в Калуге вдруг оказывались поляки, бросалась к ним с расспросами, ловила каждую правдивую новость или хотя бы явную сплетню так же жадно, как иссушенный зноем цветок ловит каплю влаги. Но про панну Марианну говорили мало. Постепенно Стефка узнала, что польской женской прислуги при царице – только какая-то толстая громкоголосая баба по имени Варвара. «Барбара, это Барбара Казановская!» – вмиг сообразила Стефка и едва не зарыдала от счастья при звуке этого имени, хотя раньше Барбару терпеть не могла за придирчивость, гофмейстерина и бойкая камер-фрейлина вечно цапались. Ах, пресветлый Господь, как бы она сейчас хотела поругаться с языкастой Барбарой! Какое это было бы счастье!

Затем Стефка узнала, что пан Мнишек расстался с дочерью и уехал в Польшу. От этой новости она крепко приуныла. Видно, совсем разуверился воевода сендомирский в деле своего зятя, видно, совсем перестал верить в успех, если оторвался от своей баснословной мечты сделаться тестем московского царя и отцом царицы. Уехал… и много поляков покинули уже Россию, а она, Стефка Богуславская (теперь называемая Степанидой Усовой – фу-у!), все сидит здесь, в Калуге, как пришитая.

Доходили слухи и о семейной жизни царицы и государя Димитрия. Выходило, что он не оказывает супруге ни любви, ни уважения, меняет любовницу за любовницей, однако пани Марина почему-то от него не отъезжает, хотя ей-то отлично ведомо, что нынешний Димитрий – не прежний.

Когда Стефка поверила, что ее госпожа живет с самозванцем, она ужасно развеселилась. Ведь еще раньше, в Самборе, до появления русского царевича, панна Марианна ставила себя так высоко, что выше ее самомнения, наверное, поднималась только верхушка колокольни Ченстоховского собора. И никто, ни один даже самый родовитый шляхтич не был ей под пару – вот только повелитель всей Московии! И так низко пасть, чтобы связаться с самозванцем…

Интересно, кто он, этот новый Димитрий. Прежний, хоть и не был красавцем, любого мог за пояс заткнуть, такая сила исходила от всего его облика. И он был великим женолюбом – Стефка, у которой ушки всегда были на макушке, успела столько разузнать о красавице Ксении Годуновой и других любовницах государя… Конечно, своей жене он хранил нерушимую верность, но, с другой стороны, когда же было ее нарушить, коли после свадьбы прошло меньше двух недель?

Впрочем, подумав, Стефка рассудила, что панна Марианна, конечно, всего лишь использует своего нового мужа для достижения своих далеко простирающихся честолюбивых целей. Совершенно так, как она, Стефка, использует Егора.

За это камер-фрейлина не могла осуждать госпожу, иначе осудила бы себя саму.

Теперь ей еще сильнее захотелось соединиться с панной Марианной и Барбарой. Как бы ни было им там, в Тушине, тяжело, это всяко веселей, чем пережевывать жвачку буден в Калуге, под присмотром строгой свекрови и терпеть нежности этого теленка Егора.

Опасности, риск? Да ведь это и есть настоящая жизнь!

Стефка молилась – жарко, безудержно! – молилась о чуде, благодаря которому могла бы соединиться со своими.

И однажды небеса услышали ее мольбы.

Защитники Троицкой обители даже не знали, как сильно действовали их непокорство и упорство на всю Русскую землю, какую внушали смелость и надежду.

Многие только благодаря Троице поняли, что «вору» можно и нужно сопротивляться. Города, скоро и быстро признававшие Димитрия, так же скоро и быстро начали от него отпадать.

Народ разъярился на собственное легковерие и понял, что больше не желает терпеть издевательства над собой. Равным образом жертвами этой ярости стали и сторонники «вора», и поляки. Обобранные до нитки люди с остервенением кричали: «Вы, глаголи [64] , вы пожрали наших коров и телят; ступайте теперь в Волгу, обожритесь там рыбы!»

Желая удержать свое распадающееся царство, самозваный Димитрий прибегнул к крайне мере – ужасающей жестокости. Жертвой ее стали слабейшие – не воины царя московского, а население России.

Зверски свирепствовали над ними воины Сапеги и Лисовского: непокорным навязывали на шею камни и бросали в воду, расстреливали их из самопалов, иным перебивали ноги, совершали самые невообразимые неистовства над старыми и малыми.

Ну а те войска, которые служили Димитрию, издевались над соплеменниками сами. Причем москвитяне частенько превосходили в дикости по отношению к соотечественникам даже чужеземцев-поляков. Шляхтичи пришли сюда за богатствами и удовольствиями – этого они требовали от населения. К тому же каждый в душе знал: если в Московском царстве его постигнет неудача, он рано или поздно воротится домой, к родному очагу, залижет раны – и с помощью всепрощающего Езуса Кристуса и снисходительной Матки Боски начнет все сызнова на просторах любой другой страны, столь же бестолковой и несчастной, как Московия.

У русских приверженцев Димитрия не было этого тыла. Для них всякий сторонник Шуйского – боярин или стрелец, мужчина или женщина, старик или ребенок – являлся врагом, которого надо уничтожить, чтобы самому не быть уничтоженным. И если поляки убивали крестьян и горожан за непокорство, то русские – просто в опьянении кровью. Чтобы не умереть с голоду. Чтобы не быть убитому самому. Чтобы оставить за собой выжженную землю, на которой уже не сможет прорасти даже самый малый росток отмщения.

Не раз случалось, что у пришельцев возбуждалось чувство жалости, но Московского государства воры называли их за то бабами и щеголяли своей бесчувственностью и зверствами.