Постепенно боль и в самом деле отошла от сердца, Заруцкий
смог не только беситься от бессилия, но и трезво размышлять. Было у него такое
свойство – не лапки кверху перед неприятной неожиданностью вздергивать, а
рассчитывать, как обратить ее себе на пользу. Ведь не зря же выдался в его
жизни нынешний денечек, не зря Димитрий (Гриня! Юшка! Гришка Отрепьев!) бросил
ему свою любовницу, словно полушку – нищему, кусок – голодному. Не зря…
– Ладно тебе, Манюня, – сказал как мог
ласково. – Что толку слезы лить? Скоро потопнем в твоих слезах. Давай
лучше думать, как твое дело сладить. Ты мне поможешь – а я тебе помогу.
Расскажи-ка толком, что делает наш государь для того, чтобы Марину Юрьевну к
себе залучить.
Манюня оказалась девка сообразительная. Она поняла, что от
слез мало проку, а вот если поведать этому странному гостю то, что он хочет знать,
прок может выйти для них обоих. Поэтому вскорости Заруцкий сделался сведом, что
Гриня, Димитрий сиречь, состоит в переписке с паном Мнишком, сосланным вместе с
дочерью в Ярославль; что посредничает в сей переписке не кто иной, как сам
Филарет Романов (так вот где собака зарыта, мысленно кивнул себе Заруцкий, так
вот отчего митрополит Ростовский спешно отшатнулся от Шуйского!); что Мнишек
либо искренне верит, будто зять его спасся в ночь мятежа, либо очень искусно
делает такой вид; что воевода сендомирский на все готов, лишь бы воротить
утраченные богатства и потерянное положение, а также сквитаться с Шуйским за
перенесенное унижение и поругание польского гонора. Так что в благорасположении
Мнишка Гриня совершенно уверен. А вот что касаемо самой Марины… Ее строгого
нрава, ее нежелания связать свою судьбу с явным самозванцем очень опасаются.
Настолько, что Мнишек Христом Богом молит Романова и самого Гриню придумать
способ, как повлиять на дочку и убедить ее прекратить строптивиться. Но пока
пути к тому не найдено, ибо ничему, кроме как своим глазам, Марина Юрьевна
верить отказывается.
Но сейчас главная забота – заставить ее уверовать, что
Димитрий жив и ждет воссоединения с ней. Когда она встретится с «мужем», дело
пойдет легче!
«Ой ли? – усмехнулся про себя Заруцкий. – Как бы
не так! Ну да ладно, это мы еще поглядим, как оно станется. А пока… пока и в
самом деле надо этому Грине пособить в его заботе. Не дай Бог, решится Марина
Юрьевна в Польшу податься… Нет, мы иначе ладить станем!»
– Слышь, Манюня… Ты какую-нибудь бабку надежную знаешь?
Ну, ворожейку, знахарку?
– А тебе на что? – вопросом на вопрос ответила
девка. – Приворот-траву кому хочешь дать? Бородавку свести потребно или
ячмень заговорить? Иль у любушки тайно роды принять? Так ты меня попроси, я и
сама, без всякой бабки, исполню все справно.
– Может, ты и ворожить умеешь? – усмехнулся
Заруцкий.
– А чего ж? – с проблеском задора в голосе
отозвалась Манюня. – Хочешь – бобы разведу, хочешь, руку погляжу твою,
хочешь – еще иначе поворожу. На птичий крик, на голубиное сердце, на разводы
молочные, на яйцо… Сны разгадываю, тайные мысли вызнаю. Эх, вот был случай два
года тому назад в Смоленске! Мы с Гриней туда пришли, когда прознали, что поезд
Марины Юрьевны там остановится. Гриня от злости места себе не находил, что
другой вот-вот на царство взойдет. Хотел он подобраться к самозванцу, да не
смог, берегли того очень. Ну, думает, я его невесту изведу – тогда все поляки
самозваного Димитрия бросят, а то и прирежут со злости. Я пошла Марине Юрьевне
ворожить, а Гриня тем временем дом поджег. Беда, заметил его мальчишка-паж,
Гриня его потом крепко по голове поленом приложил, да оплошал – не до смерти
убил. Мальчишка поднял тревогу, пожар потушили, Гриня чудом ушел, а меня
схватили, и кончилась бы наутро моя жизнь, да Гриня прорыл подкоп в сарай, где
меня держали, помог уйти. Тогда он меня любил, жале-ел… – снова завела причет
Манюня, и тут уж погруженный в свои думы Заруцкий не стал ей мешать. Шут с ней,
пускай выплачется.
Так вот оно как было… Вместе с другими приближенными к
первому Димитрию людьми Заруцкий, конечно, слышал о поджоге дворца, в котором
остановилась в Смоленске царская невеста. Слышал и о том, что за случившееся
явно был наказан человек случайный, а истинные виновники от кары ускользнули.
Правда, все поляки как один молчали о том, каким образом знахарке удалось
проскользнуть к панне Марианне. Ну вот теперь Заруцкий узнал, каким. С помощью
бабских бредней. Гадали небось на венценосного жениха… И, видать, Манюня в
самом деле хорошая гадалка, коли заморочила голову государевой невесте. И
девка, значит, сведома обо всех тайнах Марининой души. Это любо…
Любо-то оно, конечно, любо, однако и Марина, получается,
может с одного взгляда Манюню узнать? Ну что ж, ей придется перерядиться в
такую дряхлую старуху, что никто не различит в ней крепкогрудой молодайки. И
можно устроить так, чтобы о Манюне в Ярославле уже пошла слава как о знающей
ворожейке. И еще надо, чтобы Мнишек хорошенько подготовил свою дочь, убедил: у
нее нет бо?льшей нужды, как повстречаться с ворожейкой!
Но для начала придется уговорить Манюню. Ведь первой фигурой
в задуманном лицедействе станет она. И ежели Манюня не захочет убедить Марину,
то пиши пропало.
Как же убедить Манюню? Какую стежку найти к ее сердцу?
Да самую прямую! Ведь прямая дорога всегда короче окольной!
– Слушай, – приобнял Заруцкий тихо всхлипывающую
(то ли устала рыдать, то ли запас слез был не бесконечен) девку. – Слушай
меня…
Он быстро, коротко изложил ей свою задумку и спросил:
– Как думаешь, смогла бы сие сладить?
– Раз плюнуть, – еще более коротко и быстро
ответствовала Манюня. – Да только на что мне радеть о той еретичке?
– А ты не о ней радеть станешь, – хитро прищурился
Заруцкий. – Не о ней, а о себе.
– Это как же? – озадачилась девка. – Ведь
ежели Марина Юрьевна к моему Грине ненаглядному приедет…
«Ежели Марина Юрьевна твоего Гриню ненаглядного узрит, она
убежит от него, будто черт от ладана!» – чуть не ляпнул Заруцкий, но вовремя
поймал неосторожное словцо и сказал так:
– Как только Марина Юрьевна поймет, что перед ней не ее
супруг, она захочет от него прочь уехать. И Гриня твой ее удержать не сможет,
потому что тут я против него выйду.
– Зачем? – удивилась Манюня.
– Да чтобы Марина ему не досталась! – бухнул
Заруцкий.
Манюня хоть и была девка востра, но, видать, привыкла всю
жизнь окольными путями ходить и на прямой дорожке враз заплуталась. Спросила с
недоумением:
– Не ему? А кому ж она тогда достанется?
– Кому, кому… – пробурчал Иван Мартынович. – Кому
ж иному, как не мне?