Она знала, что потерпела поражение как супруга, чья обязанность — унимать мужеские аппетиты. Констанс не склоняла Джозефа к покою и теперь расплачивалась за собственную медлительность, за то, что гордилась властью своей красоты над супругом, за похоть. Яств и питья, соли и трав надолго не хватит. Они дарили только временную безопасность, словно стена из бумаги с кирпичным узором на ней. Пирамида кирпичей во дворе, коя ждет рабочих. Рабочие, от коих несет виски. Стеклорез.
Доктор говорит: «Водянка», — и девочка смеется при звуке…
Она очнулась. Луна освещала комнату почти как днем. Констанс пребывала в одиночестве; Джозеф растворился в голубом сиянии. Ей должно спуститься сей миг, сей же миг. Она смежила веки и сквозь натужную полудрему различила приглушенную пульсацию платяного шкафа, что трещал и искривлялся. Затем, не просыпаясь, Констанс изо всех сил прижалась лицом к его подрагивавшим дверцам, вдавив нос в гремящую древесину.
Снова и снова летала она по воздуху, кидаясь на платяной шкаф, пока лицо ее не смялось, а дерево не поддалось.
Она пробудилась вновь и ясно в четверть четвертого; луна скрылась из виду, однако Констанс по-прежнему слышала внизу глухие удары. Джозеф возвратился, если уходил въяве, и забылся глубоким сном вопреки громовым стукам. Она встала; ее глаза горели, ноги не желали слушаться. Она ступала по лестнице чересчур слышно. Навалившись на дверь детской, она резко ее отворила. Платяной шкаф стоял разверст, вытошнив одежды Ангелики прочь с вешалок и полок. Крошечный туалетный столик покосился; предметы на нем поместились в абсурдные сочетания; у его основания, неуклюже расставив ноги, восседала принцесса Елизавета. Ангелика спала, однако тело ее было изогнуто в точности как у куклы. Шкаф светился голубым, затем померк.
Вот как. Даже если Джозеф не касался Констанс, ее грезы по-прежнему подвергали ребенка опасности. Кошмар, выпущенный ею на волю, бродил по дому, не спрашивая более ее безвольного согласия.
В темноте она расположила все по местам: куклу, столик, гребешки, одежду в разгромленном шкафу. Она сидела на полу, воспринимая детскую и ее бесконечную угрозу с невысокой точки зрения Ангелики.
Она уснула там же, на полу, у изножья дочериной кроватки, и пробудилась от шуршания, что доносилось сверху. Вскочив на ноги, Констанс увидела, как трепещут, открываясь, веки Ангелики. Она свела дочь вниз, где застала сердитое отбытие Джозефа на целые сутки по делам лаборатории: наниматели отсылали его в Йорк.
— В мое отсутствие вы вольны прибираться в детской при лунном свете, миссис Бартон, — сказал он на прощание.
— Я люблю папочку, — заявила Ангелика вскоре, оторвавшись от молока.
— Да, моя дорогая. И он тоже тебя любит, я нимало в этом не сомневаюсь.
— Это правда. Значит, однажды мы поженимся.
— Вот как?
— Я не люблю тебя, — продолжала Ангелика ясно и непотревоженно. — Мамочка, ты мне нравишься, но любовь — это то, что мужчина чувствует к своим женам, а жена — к мужчинам.
Ангелика восприняла незлобивые разъяснения матери с живым интересом, возможно несколько в них усомнившись, и решила уточнить свои представления о мире:
— Очень хорошо, значит, я и тебя люблю, но только так, как ребенок должен любить свою мать.
— Кто научил тебя говорить такое?
— Я должна и это хранить в тайне?
— И это — подобно чему еще, Ангелика? Что за тайну ты прячешь от меня?
Ангелика дико рассмеялась, явив открытый, слюнявый рот:
— Это тайна!
XIX
Поскольку Джозеф оставался в Йорке, ввечеру прибыла для совместных трудов Энн; Констанс, однако, ошеломила ее, развернув на ходу, не успела та зайти:
— Одевайтесь вновь, не то опоздаем. Сначала развлечемся и лишь затем станем биться с нашими кошмарами.
Оставив Ангелику под присмотром Норы, она повела Энн в театр, где незадолго до того сняла ложу. Неделей ранее она не могла и грезить о посещении спектакля с подругой, без Джозефа, без того даже, чтобы сообщить ему об этом. Однако ныне само слово «театр» обрело новое значение.
Она выбрала театр, в коем Энн некогда играла, о чем упомянула как-то между прочим, и подругу этот подарок определенно тронул. Разве что пьеса оказалась довольно нелепой. В ее начале появилось привидение, актер, смехотворно разукрашенный белилами, с черными разводами вокруг глаз, весьма безмятежный дух, чей живой сын тем не менее бросился на землю в помешательстве.
— Довольны ли вы спектаклем? — полюбопытствовала Констанс, уверенная, что избранное ею фривольное увеселение показалось Энн скучным; они шествовали сквозь тьму и разжижавшуюся толпу.
— Кейт Милле, топочущая по сцене в образе Гертруды, никого не оставит довольной. Я носила этот костюм, когда она топотала в образе Офелии, и должна сказать, что Кейт ничуть не изменилась, разве что потолстела и орет громче, если такое возможно. А вы? Дорогая подруга, остались ли довольны вы?
— Я едва смотрела на сцену. Мое сознание захватил вихрь мыслей о вас. «Однажды это место было родным для Энн. Вот огни, что освещали ее выходы и уходы.
Вот высокие ложи, из коих дороже всего выходило наблюдать за игрой нашей дорогой Энн». Вы краснеете? Очень хорошо, обсудимте тогда пьесу. Скажите мне: это привидение понималось как друг, что предостерегает и требует мести. Как по-вашему, это правдоподобно? Либо подобный дух, скорее всего, обманывает?
Они прогуливались, соединив руки, вдоль парка. Констанс рассеянно касалась черных копий ограды, затем добавила:
— Я убеждена, что он осведомлен о происходящем.
— Вы сейчас говорите не о пьесе. Терпение, — посоветовала Энн. — Воздержитесь от вынесения приговора еще какое-то время.
Констанс была разочарована тем, что смелость, с коей она произвела обличение, осталась непоощренной.
— Он желает заместить меня в ее сердечке, — надавила она.
— Он так сказал?
— Я распознаю его влияние в произносимых ею словах.
— Он что же, покушается на ваши отношения с ребенком?
— Он строит козни, как вы и говорили. Я не способна проницать и разуметь его планы, однако замысленное им подозрительно. Он твердит про образование, кое пpeвратит Ангелику в достойную собеседницу, и смакует им же учиненное разобщение. Оно начнется всего лишь через неделю.
— Руководствуйтесь пока что моими словами: многое нам еще неведомо. Этой ночью мы все обследуем и изучим как следует.
— Что ж, в таком случае я подчинюсь, но прежде должна буду еще раз удивить вас, — сказала Констанс нетерпеливо, однако, к ее огорчению, Ангелика бодрствова ла, дожидаясь их возвращения.
Девочка, противясь сну и Нориным увещеваниям, стояла голыми ногами на кушетке.
— Мне не нравится оставаться одной, — сказала она, не смежая припухшие веки, а Нора лишь недовольно пожала плечами.