Блондинка. том I - читать онлайн книгу. Автор: Джойс Кэрол Оутс cтр.№ 11

— А теперь, малышка, пора в ва-а-анну!

Сцена из фильма. Вода хлещет из кранов, и шум ее смешивается со звуками музыки. Которую почти слышно.

Глэдис подошла к Норме Джин, раздеть. Но Норма Джин умела раздеваться сама! Ей уже шесть! Глэдис торопилась, отталкивала руки Нормы Джин. «Стыд и позор! Вся в торте!» Потом стала ждать, пока наполнится ванна, а наполнялась она страшно медленно. Очень уж была большая. Глэдис сняла бордовое креповое платье, стянула его через голову, отчего мелко завитые волосы встали дыбом. Бледная кожа блестела от пота. На мамино тело смотреть нельзя — оно тайна. Бледная веснушчатая кожа, выпирающие косточки, маленькие твердые груди, точно сжатые кулачки, натягивают кружево комбинации. Норме Джин казалось: от волос Глэдис, заряженных электричеством, разлетаются искры. Искры сверкали и в ее глазах.

За окном шумел в пальмовых ветвях ветер. Голоса мертвых, так называла Глэдис этот шум. Хотят войти в дом.

— В нас хотят войти, — объяснила Глэдис. — Потому что тел им не хватает. Случаются такие моменты в истории, когда живых тел особенно не хватает. А после войны — ты, конечно, не помнишь войну, тебя тогда еще на свете не было, но я-то помню. Я, твоя мать, прекрасно помню ту войну, потому что появилась на свет раньше тебя… Так вот, во время войны погибло столько мужчин, женщин, даже детей, что тел стало очень сильно не хватать. И все эти бедные души умерших хотят в них пробраться.

Норма Джин испугалась. Как пробраться, где?..

Глэдис расхаживала по комнате, ждала, когда наполнится ванна. Нет, пьяна она не была, и под кайфом — тоже. Сняла перчатку с правой руки. И теперь обе ее длинные изящные руки были обнажены, и Норма Джин увидела, что они в красных шелушащихся пятнах. Глэдис не хотела признаваться, что это результат ее работы на Студии, иногда — по целых шестьдесят часов в неделю. Вся кожа пропиталась химикатами, даже резиновые перчатки не помогали. Да, химикаты впитались и в кожу, и в волосы, до самых корней волос, и в легкие, о, она просто умирает, эта Америка убивает ее, а начав кашлять, никак не может остановиться. Да, но зачем тогда еще и курить? Господи, да в Голливуде все курят, все, кто работает в кино, курят. Сигарета успокаивает нервы. Зато Глэдис перестала баловаться марихуаной, которую в газетах называют коноплей; черт побери, она хочет, чтобы Делла знала: никакая она не пьянь и не наркоманка! Никакая не вертихвостка и, черт побери, никогда не делала это за деньги. Или почти никогда.

И лишь один раз потеряла работу на Студии. После Краха, в октябре 1929.

— Знаешь, что это такое? Крах?

Норма Джин недоуменно покачала головой. Нет. А что?

— Тогда тебе было всего три годика, малышка. Я была просто в отчаянии. Все, что я делала, Норма Джин, я делала только ради тебя.

С кряхтеньем подхватив Норму Джин на руки — руки у нее были жилистые, мускулистые, — Глэдис опустила барахтающуюся девочку в воду, от которой так и валил пар. Норма Джин тихонько взвизгнула, заорать во весь голос она просто не осмелилась. Вода была такая горячая! Обжигающе горячая! Просто кипяток! Вода продолжала бить из крана, который забыла завернуть Глэдис, она забыла завернуть оба крана, забыла измерить температуру воды. Норма Джин порывалась выскочить из ванны, но Глэдис толчком послала ее обратно.

— Сиди смирно! Я тоже к тебе иду. Где мыло? Боже, какая же ты грязная! — Глэдис развернулась спиной к хныкающей Норме Джин и быстро скинула с себя остатки одежды, комбинацию, лифчик, трусики, весело бросая их на пол, будто какая-нибудь стиптизерша. Оставшись нагишом, она полезла в большую старую ванну на когтистых лапах, поскользнулась, чтобы удержать равновесие, ухватилась за край и погрузила узкие бедра в воду, от которой остро пахло хвойными солями. А потом уселась напротив испуганной девочки, широко раздвинув колени, словно пыталась ими зажать, обнять, обхватить или защитить своего ребенка, которому шесть лет назад дала жизнь в агонии отчаяния и упреков. Где ты? Зачем оставил меня? Слова эти были адресованы мужчине, который был ее любовником, имени которого она ни за что бы не выдала, даже под пытками, даже в родовых муках. Как неуклюже возились в ванне мать и дочь, вода мелкими волночками перехлестывала через край; Норма Джин, подталкиваемая коленом матери, погрузилась в нее с головой, потом вынырнула, давясь и кашляя, а Глэдис, ухватив ее за волосы, бранилась:

— Прекрати сейчас же, Норма Джин! Прекрати!

Потом Глэдис поймала кусок мыла и начала энергично намыливать руки. Странно, что она, всегда уклонявшаяся от объятий и прикосновений дочери, сейчас сидела с ней в ванне голая; странным было и сосредоточенное экстатическое выражение ее лица, раскрасневшегося от пара и горячей воды.

И снова Норма Джин пискнула что-то на тему того, что вода слишком горячая, пожалуйста, мама, вода слишком горячая, такая горячая, что кожа уже почти ничего не чувствует, а Глэдис ответила строго:

— Она и должна быть горячая, слишком уж много грязи. И снаружи, и внутри нас!

Откуда-то издалека, из другой комнаты, донесся заглушаемый плеском воды и визгливым голосом Глэдис звук ключа, поворачиваемого в замочной скважине.

То было не в первый раз. И не в последний.

1

— Норма Джин, просыпайся! Быстро!

Сезон пожаров. Осень 1934-го. В голосе, то был голос Глэдис, звенели возбуждение и тревога.

Среди ночи этот запах дыма — и пепла! — запах, какой бывает, когда горят мусорные баки за старым домом Деллы Монро, что на Венис-бульвар, но только то был не Венис-бульвар. То был Голливуд, Хайленд-авеню в Голливуде, где мать с дочерью наконец поселились вместе, вдвоем, только ты да я, как и полагалось, пока он нас не позовет; и тут послышался вой сирен, и этот запах, ужасный запах паленых волос, горящего на сковородке жира, сырой одежды, нечаянно прожженной утюгом. Зря оставили окно в спальне открытым, потому что теперь этот запах просочился в комнату: удушливый, царапающий горло, разъедающий глаза, словно попавший в них песок.

Такой запах появлялся, когда Глэдис, поставив чайник на плиту, забывала о нем, вода выкипала, и дно чайника вплавлялось в горелку. Запах, похожий на вонь от пепла бесконечных сигарет Глэдис, от прожженных ими дырок — в линолеуме, в ковре с орнаментом из роз, в двуспальной кровати с медными шишечками изголовья, в набитых гусиным пером подушках, на которых спали мать и дочь. Тот безошибочно и сразу узнаваемый паленый запах постельного белья, ощущаемый ребенком даже во сне; вонь сигареты «Честерфилд», выпавшей из руки матери, когда та зачитывалась допоздна в постели. Страсть к чтению обуревала Глэдис порывами и всегда сопровождалась бессонницей, и она засыпала за книгой, а потом вдруг просыпалась, разбуженная грубо и резко и, как ей казалось, таинственно и несправедливо, искрой, упавшей на подушку, от которой загорались сама подушка, простыни, стеганое ватное одеяло.