— И легче не станет? — горько вздохнула я. — Ведь я никогда не перестану ее любить!
Элайна взяла меня за руки и спросила, глядя в глаза:
— Ты знаешь, что я сирота, Смоуки?
— Нет, — изумленно ответила я.
— Да, сирота, — кивнула она. — Я и мой брат Мануэль. Папа с мамой погибли в автомобильной аварии, и нас воспитала абуэла — наша бабушка. Удивительная женщина. Она никогда не жаловалась, ни разу. — Элайна задумалась. — А Мануэль… О, это был чудесный мальчик, Смоуки. Великодушный, добрый, только очень слабый. Ничем особенным он не болел, просто к нему цеплялась любая инфекция, и он всегда очень долго выздоравливал. Однажды летом абуэла привезла нас на побережье Санта-Моники. Мануэля унесло подводным течением. Он утонул.
«Такие простые слова, а сколько за ними страданий и боли. Тихая скорбь».
— Ничто не предвещало смерти моих родителей. И брат погиб в прекрасный летний день, у него просто не хватило сил выбраться на берег, — произнесла Элайна и пожала плечами. — Поэтому мне очень хорошо знаком твой страх, страх потерять того, кого любишь. — Она отпустила мои руки и улыбнулась. — И что же я сделала? Взяла и влюбилась в чудесного человека, но с такой опасной профессией, мысли о которой не дают мне спать по ночам. Порой я даже обвиняла Алана в своих страхах. Незаслуженно.
— Не может быть!
Элайна была для меня совершенством, и я с трудом могла представить ее в подобной роли.
— Увы, это правда. Годы шли, какое-то время обходилось без особых волнений, и я успокоилась. Страх отступил, но лишь для того, чтобы вернуться. Он всегда возвращается. И легче не станет. Вот и ответ на твой вопрос.
— Почему ты никогда не рассказывала мне о том, что ты сирота, что у тебя был брат?
Она снова пожала плечами:
— Не знаю… Хотела рассказать, когда ты лежала в больнице, а потом передумала.
— Но почему?
— Потому, что ты любишь меня, Смоуки. А моя история ничем не смогла бы тебе помочь и лишь усилила бы боль.
«Она права», — подумала я.
И Элайна улыбнулась улыбкой счастливой любящей жены, улыбкой бездетной матери, улыбкой сказочной принцессы, которая пожертвовала своими волосами ради того, чтобы жить.
— Так мы будем снимать кино? — раздался голос Келли. Она только что вошла в гостиную, держа за руку Бонни.
— Конечно, будем, — ответила я, заставив себя улыбнуться.
— Объясни, что нам делать, — попросила Элайна.
Я попыталась взять себя в руки, чтобы унять охвативший меня внутренний трепет.
— Уже год, как умерли Мэт и Алекса. Многое с тех пор произошло… — Я посмотрела на Бонни и улыбнулась. — И не только со мной. Я все еще скучаю по ним, и всегда буду скучать. Но… они здесь больше не живут, — произнесла я фразу, утром адресованную Бонни. — Я всегда буду помнить о них, я сохраню все фотографии, все видеозаписи, но я должна избавиться от вещей, от одежды и игрушек, от всего, чем они пользовались, когда были живы.
— Вот мы и пришли, чтобы помочь, — сказала Элайна. — Только скажи, что надо делать. Хочешь, разобьемся по комнатам, или будем убираться все вместе?
— Думаю, вместе.
— Вот и славно… Откуда ты хочешь начать?
Я словно прилипла к дивану. Элайна заметила и стала подталкивать меня.
— Вставай, вставай, — уговаривала она, побуждая взяться за дело.
Сначала я даже рассердилась, но затем почувствовала себя виноватой, ведь Элайна этого не заслужила.
Я сразу же вскочила и не задумываясь выпалила:
— Давайте начнем с моей спальни.
Мы склеили вместе несколько картонных коробок, сотрясая воздух пронзительными звуками рвущегося скотча. И вновь наступила тишина.
В нашей с Мэтом спальне у каждого из нас был свой стенной шкаф. Я взглянула на дверцу его шкафа, и мне стало трудно дышать.
— Боже мой! — воскликнула Келли. — Здесь чертовски мрачно!
Она подошла к окнам и подняла тростниковые жалюзи — на одном окне, другом, третьем. Комнату залило потоками яркого солнечного света. Затем решительным, почти грубым движением Келли раскрыла настежь и сами окна. И через секунду мы ощутили легкое дуновение свежего ветра, который закружился в воздухе, наполняя спальню звуками улицы.
— Подождите-ка, — прогремела Келли и направилась к выходу.
Элайна удивленно взглянула на меня. А я в недоумении пожала плечами. Мы слышали, как Келли затопала вниз по лестнице, повозилась на кухне и с таким же грохотом вернулась обратно, держа в руках переносной плейер и CD. Она включила плейер в розетку, вставила диск, и заиграла музыка: неистовый бой барабанов вкупе с порывистым проигрышем электрогитары, который мне показался немного знакомым. Это была одна из тех песен… Названия не помню, но я слышала ее тысячу раз, и она неизменно заставляла меня притопывать в такт.
— Хиты семидесятых, восьмидесятых, девяностых… — произнесла Келли. — Может, в них нет особого смысла, зато сколько удовольствия!
Келли преобразила комнату буквально за три минуты. Из унылой и затененной она превратилась в светлую и даже легкомысленную. Просто другая спальня, которая вполне соответствовала этому прекрасному дню.
Я вспомнила наш недавний с разговор с Келли о том, что она не способна к длительным отношениям, и поняла: избегая таковых, она добилась по крайней мере одного положительного результата — она знает, как в два счета превратить жизнь в праздник.
Я вопросительно взглянула на Бонни:
— Думаешь, музыка нам поможет, малышка?
Она широко улыбнулась и кивнула в ответ.
Я глубоко вздохнула, подошла к шкафу Мэта и открыла дверцу.
Глава 6
Музыка и солнце сделали свое дело, по крайней мере в спальне. Я принялись собирать вещи Мэта: брюки, рубашки, свитера и ботинки. Было немного грустно. Повсюду чувствовался его запах, и каждая вещь пробуждала воспоминания о нем. Он улыбался, когда повязывал этот галстук, а в этом костюме рыдал на похоронах своей бабушки. Вот рубашка, которую Алекса испачкала вареньем. Вопреки моим ожиданиям эти воспоминания оказались далеко не тягостными, а скорее забавными.
«Ты все делаешь правильно, малыш», — снова услышала я голос Мэта. Я не ответила, лишь улыбнулась в душе. Я задумалась о Квонтико, о будущем. Может, и правда лучше уехать?
И если все-таки я решусь, это не будет отступлением. А призраки на то и призраки. Они всегда будут следовать за мной.
Мы разобрались в шкафу, в ванной и где только могли. Я чувствовала боль, но она была вполне терпимой. Горькая радость…
Мы вытащили коробки на лестницу и подняли на чердак, где задвинули в самый дальний угол и оставили пылиться в темноте.