— Да… И как ты собираешься действовать?
— Келли и Джин займутся квартирой, Симмонс — домом Кингсли. Завтра мы должны поговорить с Сарой. А еще у нас есть дневник. — Я помолчала. — Поеду, пожалуй, домой.
— Вот как? — удивился Барри.
— Да, вот так. У меня голова идет кругом. Я не дала девчонке вышибить себе мозги и видела сегодня слишком много трупов. Черепную коробку распирает от информации о нашем преступнике — причем противоречивой информации. Мне необходимо принять душ и выпить кофе, а потом все по полочкам разложить.
Барри поднял руки, как будто сдаваясь:
— Я пришел с миром.
И я усмехнулась, сама того не желая. Барри почти такой же остроумный, как Келли. Почти…
— Извини. Могу я попросить тебя об одной услуге?
— Разумеется!
— Выясни, пожалуйста, кто они — девочка и мужчина. Может, это наведет меня на мысли.
— Ну конечно! Я перезвоню тебе на мобильный. И пришлю сюда в помощь патрульных.
— Спасибо.
Из квартиры вышла Келли.
— Джин и его команда в своем репертуаре, ленивые и раздражительные.
И я передала ей наш с Барри разговор.
— Отпуск, я так понимаю, закончился?
— Давно уже.
Глава 13
«Сколько жизней можно прожить за один-единственный день?»
Я была дома, одна. Бонни осталась ночевать у Алана с Элайной. Было бы жестоко ее будить лишь за тем, чтобы она скрасила мое одиночество. Я только что приняла душ, села на диван перед выключенным телевизором (ноги на журнальном столике) и уставилась в пространство. Я с трудом избавлялась от этого дня. Все мысли, связанные с очередным преступлением, я научилась оставлять за порогом дома.
Как разделить два этих мира: жизнь и смерть? Как не дать им просочиться друг в друга? На эти вопросы каждый полицейский и каждый агент должен ответить себе сам. У меня не всегда получалось, но я справилась. Обычно я начинала с того, что заставляла себя улыбаться. И если могла — улыбалась. Если могла улыбаться — смеялась и, смеясь, оставляла покойников там, где им и положено быть.
Зазвонил мобильный.
— Привет, Барри.
— У меня есть новости о жертвах в квартире. Не знаю, как они связаны со всем остальным, но это интересно.
Я тут же схватила с журнального столика блокнот и ручку.
— Рассказывай.
— Мужчину зовут Хосе Варгас. Пятьдесят восемь лет, родом из солнечной Аргентины. Добропорядочным гражданином его не назовешь. Он отбывал срок за кражу со взломом, бандитское нападение, за попытку изнасилования и половую связь с несовершеннолетними.
— Славный малый!
— Да уж. Его подозревали в сутенерстве, растлении малолетних и жестоком обращении с животными, но осужден он не был.
— В жестоком обращении с животными?
— В сексуальном плане, по всей видимости.
— Какая гадость!
— В конце семидесятых были подозрения, что он замешан в торговле людьми, однако доказательств так и не нашли. Вот и все, что мне пока удалось узнать о мистере Варгасе. Вряд ли его будут искать.
— А девочка?
— О ней пока ничего не известно. Документов в квартире нет. Да, я обнаружил татуировку у нее на левой руке: какая-то надпись, по-моему, кириллицей, но утверждать не буду.
— Так девочка русская?
— Похоже. Хотя не обязательно из России. И еще. У нее на ступнях — шрамы. Такие же, как мы видели в доме Кингсли, только свежее.
Я почувствовала резкий всплеск адреналина.
— Очень важная новость, Барри. Шрамы — это ключ.
— Согласен. Вот и все, что пока у нас есть. Келли и Сайкс сейчас собираются в город. А я отправляюсь обратно к Кингсли. Утром перезвоню.
Я откинула голову и уставилась в потолок. Он был покрыт звукоизолирующей плиткой с эффектом поп-корна, которая считалась когда-то верхом совершенства, но давно вышла из моды. Мы с Мэтом хотели избавиться от нее, да так и не собрались.
«Шрамы, — подумала я, — шрамы и дети. Что бы это значило?»
В отсутствие свидетельских показаний, признаний убийцы и видеозаписей его преступления остается одно: собрать всю информацию (чем быстрее, тем лучше), тщательно ее проверить, упорядочить и попытаться понять. Рамки следствия не должны расширяться, их необходимо сузить.
Я сползла с дивана, уселась на полу напротив столика и вырвала несколько страниц из блокнота. Пора записать мысли и, положив записи перед собой, увидеть наконец, что объединяет эти два преступления.
Расположив листки горизонтально, на одном из них, вверху, я вывела:
Преступник.
Задумалась, покусала ручку и продолжила:
Методы:
Он перерезал горло всем своим жертвам.
Поступок глубоко личный. Пустил им кровь, а кровь для него очень важна и символично.
Он распотрошил тела взрослых после смерти.
А может, и до…
Поведение:
Он изуродовал только тела взрослых, а детей оставил в покое. Почему?
С женщинами он обошелся не так свирепо, как с мужчинами, и даже закрыл им глаза.
Он хотел, чтобы именно мужчины видели все. Почему?
Может, он гей?
Я задумалась: «Не преждевременно ли? У нас слишком мало сведений, чтобы делать подобные утверждения. И все-таки факт, что убийца более спокоен с женщинами, говорит сам за себя».
В ритуальном серийном убийстве почти всегда присутствует сексуальный подтекст, и пол жертвы в большинстве случаев соответствует сексуальной ориентации убийцы. Даммерс был гей, вот и убивал представителей своего пола. А мужчина с нормальной ориентацией убивает женщин. И так далее.
«Убивают тех, кто бесит или обманывает ожидания, — заметил однажды мой преподаватель. — А кто лучше предмета желания может возбудить ярость и горько разочаровать? Или, — продолжал он, — скажу грубее: кого убийца представляет себе, когда мастурбирует, — мужчину или женщину? Ответом станет пол его жертвы».
Я продолжала писать дальше.
Убийца нападал средь бела дня.
Зачем он так рисковал?
Он оставил Сару в живых. Вышел на связь с полицией. Все спланировал наперед.
Он что-то хочет сказать.
Послание, оставленное в комнате Сары: «Это пристанище боли». Послание, оставленное в квартире Варгаса: «Здесь свершилось правосудие».
(Почему «боль» для Сары, а «правосудие» для Варгаса? Это очень важно.)
Производит впечатление дезорганизованного.