Пока мы можем говорить - читать онлайн книгу. Автор: Марина Козлова cтр.№ 20

* * *

Анна застряла в своем кабинете дотемна, никак не могла заставить себя встать, собраться и выйти за дверь, а когда все же вышла, почувствовала влажный холодный ветер на лице, и стало как будто легче. У старого разбитого крыльца корпуса в процессе нарастания общебольничной энтропии из двух перил уцелело только одно. Анна постояла немного, опершись на него, вдыхая осенний воздух, ощущая ладонью чешуйки ржавчины, потом рассеянно вытерла руку о пальто и спустилась к дороге. Кто-то темный, почти неразличимый в сумерках некоторое время стоял на ее пути неподвижно, а потом пошел ей навстречу. Она узнала Женю, бросилась к нему со всех ног, гладила его лицо, целовала его холодные уши, искала и наконец нашла его губы, пока он, расстегнув куртку, как мог, укутывал ее, и она чувствовала, как крупно дрожат его всегда уверенные руки и бьется сердце под свитером как ненормальное.

– Пойдем в машину, – наконец сказал он.

Анна покачала головой, потому что говорить уже не могла, и молча потащила его за свой корпус, где была ржавая рабица, а дальше ров, заваленный обломками больничных кроватей, разорванными, бурыми от мочи и крови матрасами и какими-то страшными грязными тряпками. Здесь требовался серьезный десант санэпидстанции, здесь ночевали приблудные бомжи, до этого места никогда ни у кого не доходили руки, и сама она старалась держаться подальше. Но вплотную к сетке рос огромный, наверное, двухсотлетний клен, летом обеспечивавший всю территорию кленовыми семенами. Маленькими бесшумными вертолетиками они разлетались над больничным парком, и Анины подопечные дурики, которых организованно выводила на прогулку медсестра Тома, все подпрыгивали, пытались их поймать и радовались, как дети, независимо от результата.

– Здесь? – растерялся Женя. – Ты хочешь… здесь?

Анна кивнула, тяжело дыша, короткими рывками расстегивая пальто, прицельно и с вызовом глядя прямо в его темные сузившиеся глаза.

Он придавил ее своим телом к стволу и прошептал на ухо:

– Мокро. Грязно. Холодно. Технически сложно. Но если ты хочешь, Анечка…

– Не надо. – Она отодвинула его от себя и застегнула пальто.

– А что надо?

– Скажи, что ты меня любишь.

– Нет, Аня, нет.

– Не любишь?

– Не скажу.

В машине он молчал почти всю дорогу, как будто решил, что отныне все слова являются небезопасными. Наконец произнес нехотя:

– Вот же блин. Совратил замужнюю женщину. Умную, красивую, во всех отношениях замечательную. Прекрасного профессионала, хорошего человека, члена профсоюза. Да… И продолжаю совращать. И продолжаю получать от этого невероятное удовольствие. Охренительное, Аня, удовольствие. Гореть мне в аду…

И безо всякого перехода:

– Хочешь, расскажу тебе, что со мной случилось в Гамбурге?

– Пошел ты к черту, – устало сказала Анна. – И Гамбург твой.

Женя подъехал к обочине и остановил машину.

– Не смотри на меня так, – беспомощно попросила Анна спустя минуту, – пожалей меня.

– Как тебе объяснить, – сказал он одними губами, такими, которых нет больше ни у кого, разве что у Патрика Суэйзи времен «Грязных танцев», – как тебе объяснить, когда нет слов, а ты все надеешься, что вспомнишь одно, самое главное, а ты – «любишь, не любишь…» О, Господи, прости грехи мои тяжкие… Мы приехали, Аня, вон твой дом.

* * *

Теперь Эмико все реже вспоминала, что когда-то, в другой жизни, ее звали Шань и что она – принцесса из маньчжурского императорского рода Айсинь Гиоро. Да и что вспоминать – родилась она одиннадцатой у девятого принца Айсинь Гиоро Асаки через двенадцать лет после окончания Синьхайской революции, в 1925 году. Революция уничтожила золотую маньчжурскую династию, так что родилась Шань в статусе бывшей принцессы, дочери бывшего принца, внучки бывшего великого князя Су. Их, бывших, мальчиков и девочек голубых императорских кровей, набралось бы на целый пионерский лагерь. Лагерь, да…

Детство давно представлялось ей нижним коржом в торте «Наполеон» – количество последующих житейских наслоений сделало его далеким и практически неразличимым. С высоты восьмидесяти семи лет она всматривалась в свою жизнь, как в калейдоскоп, в котором довольно часто выпадали холодные или откровенно мрачные сочетания цветов. Детство же при «быстрой перемотке» проносилось чем-то бело-розовым и зелено-голубым, но где-то в глубине картинки стабильно присутствовал ровный серый фон. О нем-то как раз она поначалу старалась не вспоминать, а после и вовсе забыла. Только и делала, что отбивалась от Женьки, который чуть что: напиши, кицунэ, мемуары да напиши… Как-то она решила пошутить и рассказала маленькому внуку, что она – не просто бабушка Эмико, а лисица-оборотень, кицунэ. И что этой премудрости она научилась в школе ниндзюцу, потому что, если где и учиться японскому шпионажу и его многовековым традициям, то только там. Женька принял все за чистую монету, его просто распирало от гордости за таинственную и героическую бабушку, и с тех пор это «кицунэ» приклеилось к ней намертво, как второе имя, даже дочь с зятем стали звать ее так, да она и не возражала.

Эмико и думать не могла, что тот самый ровный серый фон вдруг всплывет на поверхность и начнет доминировать в ее памяти. А все потому, что заехал на огонек Женька, просто так, безо всякого повода привез бордо и какой-то невероятно вкусный сыр, название которого она запамятовала. Сначала внук по обыкновению очаровательно, в неповторимой своей манере валял дурака, смешно пересказывал ей политические новости из Интернета со своими комментариями, говорил комплименты. А потом вдруг взял и ни с того ни с сего рассказал две истории, совершенно выбившие ее из равновесия.

Первая – о его пациентке Августине из поселка Красная Яруга и о ее жутких воспоминаниях.

Вторая – о его коллеге Анне, в которую он влюблен и с которой у нее роман.

– Женись, что ты себе думаешь! – поначалу обрадовалась Эмико. – Сколько лет уже прошло, как вы с Адой расстались…

– Но Анна замужем, кицунэ, – сказал Женька. – Такая вот фигня.

– Мальчик, я тебя прошу, – вздохнула Эмико, – не говори при мне слов «фигня», «пиздец» и «охренительно». Пожалей старушку. Как любой ассимилированный инородец, я очень блюду чистоту русского языка. Да, и слова «медвед» тоже не говори. Не знаю, чем уж оно так дорого твоему сердцу…

– И у нее болен муж.

– Серьезно? То есть я хочу спросить – серьезно ли болен?

– Несколько лет уже болеет. – Женька налил себе полный бокал бордо, неожиданно выпил залпом и уставился в стол. – Никак не могут поставить диагноз. Что-то системное, аутоимунное… – Потом посмотрел на бабушку и тихо спросил: – Ты что, кицунэ?

На секунду ему показалось, что на него и впрямь смотрит бесстрашная и безжалостная лисица-оборотень и странным блеском отливают ее темные раскосые глаза.

– Воспользовался, значит, ее отчаянием? – почти шепотом проговорила она. – Ее страхом и растерянностью?