Бенефис - читать онлайн книгу. Автор: Бернард Маламуд cтр.№ 7

Ида потянулась к часам, выключила будильник. Было почти пять. В шесть она встанет, оденется, спустится вниз. Втащит ящик с молоком, хлеб. Потом подметет магазин, счистит снег с дорожки. Пусть Сэм поспит. Потом, если лучше себя почувствует, он и спустится. Ида опять посмотрела на часы. Пять минут шестого. Ему полезно поспать.

1943

Вынимая ключ из кармана, отпирая дверь своей тесной квартирки, Морис Розенфельд смотрел на себя со стороны. Еврейский актер видел свои седеющие волосы, поникшие — следствие разочарованиий — плечи, сардоническую угрюмость лица, подчеркнутую изогнутым в кривой усмешке ртом. Розенфельд повернул ключ в замке — сознавал, что отлично играет роль. В повороте ключа сквозит трагизм, подумал он.

— Кто там? — донеслось из квартиры.

Розенфельд — он не ожидал, что дома кто-то есть, — толкнул дверь и увидел, что окликнула его дочь. Софи лежала на кровати — если ее сложить, она превращалась в диван, а спальня в гостиную. В квартире имелась еще одна комната, поменьше, там спал Розенфельд с женой, плюс ниша — она служила кухонькой. Когда отец работал и поздно приходил домой после спектакля, Софи ставила вокруг своей кровати три ширмы, чтобы ее не будил свет: отец зажигал его, чтобы разогреть себе молоко перед сном. Ширмы служили и другой цели. Стоило Софи поссориться с отцом, она отгораживалась от него ширмами, и пусть себе бушует, сколько хочет. Без нее бушевать было неинтересно, он замолкал, дулся. А она устраивалась поудобнее на диване, читала журнал, у нее была своя лампа, и благословляла ширмы. Они давали ей возможность уединиться и не опускаться до препирательств.

Ширмы были составлены в угол, Розенфельда удивило, что дочь в постели.

— Что с тобой? — спросил он.

— Нездоровится, — ответила она.

— Где мама?

— На работе.

— И сегодня у нее работа?

— У нее были полдня свободных. Она работает с пяти до десяти.

Розенфельд обозрел комнату. Стол в нише не накрыт, а ведь дело идет к ужину.

— Она мне оставила поесть или что?

— Нет, она думала, ты пообедаешь с Марковицем. Что-нибудь вышло?

— Нет, — сказал он. — Ничего не вышло. Еврейскому театру хана. Как началась эта война, евреи стали сидеть дома. Все, кроме евреев, уходят из дому, чтобы забыть свои беды, а евреи, евреи, они сидят дома и нервничают. На Второй авеню [10] сегодня как на кладбище.

— Для чего Марковиц хотел с тобой встретиться?

— Бенефис, я знаю. Хочет, чтобы я играл в бенефис Айзека Левина.

— Не беспокойся, — сказала она, — у тебя был хороший сезон в прошлом году.

— И что — мне теперь жить воспоминаниями, но я не такой старый, нет.

Софи не нашлась что на это ответить.

— Хочешь, я встану, что-нибудь тебе приготовлю? — сказала она.

Он прошел на кухню, заглянул в кастрюли на газовой плите.

— Не надо. Я сам. Тут остались картошка, морковка. Разогрею.

— Поджарь котлету — она в духовке. Мама приготовила ее для меня, а мне не хотелось есть.

Розенфельд откинул дверь духовки, с отвращением посмотрел на котлету.

— Нет, у меня печет живот, когда я кушаю фарш, — сказал он и закрыл духовку.

— Как твой живот? — спросила она.

Он положил руку под сердце:

— Сегодня я имею газы.

Он был тронут ее вниманием.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Как обычно. В первый день всегда плохо.

— Это пройдет.

— Знаю, — сказала она.

* * *

Он зажег горелку под овощами, принялся помешивать картофельное пюре. Комок на комке. Есть и вовсе расхотелось. Софи, посмотрев на него, сказала:

— Положи в картошку масло.

Розенфельд не сразу последовал ее совету, открыл ледник, лишь когда Софи повторила его.

— Какое еще масло? — сказал он, обшаривая взглядом бутылки, фрукты. — И где здесь масло, где?

Софи потянулась за халатом, натянула его через голову, застегнула молнию. Всунула ноги в шлепанцы.

— Разбавлю молоком, — сказала она.

Он и не хотел, а начал сердиться:

— Мне это надо? Лежишь, и лежи себе. Я сам позабочусь об ужине… тоже мне ужин, — закончил он ехидно.

— Пап, — сказала она. — Не упрямься. Мне все равно нужно встать.

— Для меня не вставай — мне это не надо.

— Сказала же: мне все равно нужно встать.

— Почему вдруг?

— Ко мне придут.

Он повернулся к ней:

— И кто это придет?

— Пап, давай не будем, что толку?

— И кто к тебе придет?

— Я не хочу с тобой ссориться. Мне нездоровится.

— Кто придет, ты мне ответишь или что?

— Эфраим.

— Этот водыпроводчик? — В тоне его был яд.

— Па, прошу тебя, не ссорься с ним.

— Кто — я, я буду ссориться с водыпроводчиком?

— Ты его всегда унижаешь.

— Кто — я, я унижаю водыпроводчика? Это он, он меня унижает своим приходом.

— Он не к тебе приходит. Он приходит ко мне.

— Его приход унижает тебя. Что общего имеет водыпроводчик — он и средней школы не кончил — с тобой? Тебе нужен водыпроводчик, нужен он тебе?

— Какое имеет значение, кто мне нужен, папа, мне двадцать восемь лет, — сказала она.

— Только не водыпроводчик!

— Он хороший парень. Мы с ним знакомы уже двенадцать лет, со школы. Человек он порядочный, у него неплохой заработок, и притом верный.

— Хорошо. — Розенфельд рассердился. — Ну так я не имею верного заработка. Ну же, ну, сыпь, сыпь соль на мои кровавые раны.

— Папа, прошу тебя, не лицедействуй. Я всего-то и сказала, что у него верный заработок. О тебе речи не было.

— Это кто лицедействует, я лицедействую? — взорвался Розенфельд, грохнул дверью ледника и повернулся к Софи: — Пусть я не имел верного заработка и не всегда мог содержать тебя и твою мать, зато со мной вы имели возможность посмотреть мир, завести знакомство с величайшими еврейскими актерами нашего времени — Адлером, Шварцем, Бен-Ами, Гольденбергом [11] , все они приходили в наш дом. Ты слышала, как умнейшие люди говорят о жизни, о книгах, музыке и всяких искусствах. Ты ездила со мной на гастроли повсюду. И в Южную Америку. И в Англию. И в Чикаго, Бостон, Детройт. Отец твой так играл Шейлока на идише, что американские критики ходили его смотреть и хвалили его до небес, вот какой у тебя отец. Вот как надо жить. Вот это я называю жизнь. С водыпроводчиком такого ты не будешь иметь. И кого, я спрашиваю, он приведет к тебе в дом — других водыпроводчиков, и они будут сидеть на кухне, говорить о трубах и как починить протечку в уборной? И так надо жить? И это ты называешь разговор? И когда он сюда приходит, он открывает рот? Говорит только «да», «нет», как заведенный. Нет, так жить тебе не надо.