– Код-код, это не очень хорошая мысль, – осторожно заметила Цефа. – Давайте предоставим русским таскать из огня каштаны. Пусть забирают, что им нужно. Они профессионалы, но вряд ли их резиденция на рю Риволи укреплена так же прочно, как особняк. Мы можем применить газ... и забрать свое. А если они расправятся с Валентино, так какая разница, в конце концов, кто это сделает?
Нешер покачал головой:
– Нет. Мы должны сами выпотрошить Валентино – а больше его прихвостня Лютера. Они выведут нас на организацию. И штурмовать резиденцию на рю Риволи мне не хочется. Пятеро нас против них, семерых, – нет, это опрометчиво.
– После операции в особняке их может остаться куда меньше...
Нешер в сомнении почесал горбатый нос.
– Нет, – повторил он решительно. – Исключено. Что бы там ни нашлось, в особняке, оно не должно попасть к ним в руки. Я думаю, они пойдут завтра ночью.
– Почему не сегодня? – спросил Баз.
– Они ведут разведку, причем с берега. Я думаю, что о путях подступа со дна им известно еще меньше. И сегодняшней ночью они пойдут в воду с разведывательными целями. Конечно, не все.
– Откуда такая неосведомленность?
Командир пожал плечами:
– Начальство считает, что акция спланирована ФСБ, но не в полном смысле слова. Скорее всего, там существуют силы, имеющие свой интерес.
– То есть они работают втемную?
– Именно.
Намер облегченно вздохнул:
– Тогда нам можно биться с ними сколько влезет. Никакого скандала не будет, дело замнут.
– Это верно, – согласился Нешер. – Но я, знаете ли, предпочитаю иметь дело с людьми Валентино. Я видел Посейдона в деле. Это не тот человек, которого можно взять голыми руками.
– Нам важно не совпасть с ними по времени, – сказала Цефа. – Предлагаю десантироваться завтра вечером.
Командир тонко улыбнулся:
– Нет, дорогая моя. Синхронизировать действия – это как раз будет очень удобно. Пусть они идут со дна и отвлекают на себя силы немцев. Как только мы услышим, что дело пошло, мы тут же высадимся и постараемся их опередить.
– Нам же не успеть! – воскликнул Баз. – Что вы такое говорите, Код-код?
– Мы успеем. Площадка отсюда недалеко, и мы будем в полной готовности. А Цефа останется здесь и даст нам знать, когда начнется. Мы обернемся за пару минут. Максимум – за пять.
– Почему это я останусь здесь? – вскинулась Цефа и моментально стала похожа на рептилию, у которой позаимствовала псевдоним.
– Не обсуждается. Ты остаешься здесь, – твердо сказал Нешер.
– Это сексизм, Код-код!
Тот пристально посмотрел на нее, гипнотизируя взглядом, как настоящую змею. Цефа прикусила язык. Женщина в Израиле – особое существо. Если у тебя мать еврейка – ты еврей. Если отец – можешь чесать в угол и курить.
Нешер забрал у Акрава бинокль, навел его на набережную.
«Сирены» оставались на месте. Тощий прихиппованный очкарик занимался тем же, чем он: крутил колесико бинокля и как бы осматривал достопримечательности. Со стороны казалось, что его больше всего занимает музей д'Орсе.
– У них две замены, – констатировал Нешер. – Эту женщину я прежде не видел. И того, в водолазке, – тоже.
– На острове были потери, – кивнул Акрав.
– А здесь тем более будут, – не унималась Цефа.
Не реагируя на ее реплику, Нешер вернул Акраву бинокль и вынул телефон. Сторонний слушатель ничего бы не понял из слов Код-кода, но люди, с которыми он вышел на связь, уже нащелкивали номера французских спецслужб, чтобы согласовать с ними пролет воздушного средства. Конечно, лишь до посадочной площадки. Дальнейший маршрут вертолета не оговаривался.
Закончив разговор, Нешер присел на корточки, расстегнул большой черный рюкзак. Тускло блеснула маска для подводного плавания, уже ненужная. Вместо автомата для подводной стрельбы он извлек южноафриканскую штурмовую винтовку CR-21, созданную по образцу израильского автомата Galil ARM. Отъемный коробчатый магазин на 35 патронов, 40-миллиметровый подствольный гранатомет.
Губы Код-кода невольно растянулись в ледяной усмешке.
«Сирены» ненадолго отступили на задний план, глаза заволокло сплошной кровавой пеленой. Он с трудом сдерживал себя от сиюминутного удара по логову Валентино. Ему достаточно было ощутить в руках оружейную сталь, чтобы ярость, поселившаяся в генах, начала активно проситься на выход.
...Оператор германской разведки BND снял наушники и повернулся к полному мужчине средних лет, прохаживавшемуся позади.
– Они пойдут с воздуха – очевидно, завтрашней ночью.
– Что на рю Риволи?
Оператор покачал головой:
– Они глушат передачу.
Его собеседник глубоко вздохнул:
– Чувствую я, будут с ними проблемы. «Ашан» мы накроем и прижмем хвосты, но с этими беда...
Глава девятнадцатаяЩЕПКИ ЛЕТЯТ
Олег Васильевич Мещеряков засыпался на дурацкой ерунде.
Долгие годы беспечного проживания в Северной столице притупили его бдительность. Она немного повысилась при известии о том, что ни немка в Славяновке, ни Николай Николаевич уже не выйдут на связь и пребывают в бедственном положении. Но вскоре инерция взяла свое. Уверенный в своей недосягаемости и неуязвимости, Олег Васильевич успокоился. Он слишком долго чувствовал себя безнаказанным.
Потому он и позвонил в первую клинику, куда привозили Гладилина, по городскому телефону. У него, на беду, разрядился мобильник, а Олегу Васильевичу вдруг вздумалось подвергнуть себя омолаживающим косметическим процедурам. Наметилось приятное знакомство – короче, все сошлось одно к одному, будто на заказ.
Клиника, как и все заведение, уже прекратила функционировать как вредный элемент, но доктор, до смерти запуганный Маэстро, оставался на месте. Он вообще переехал в свой криминальный стационар и сидел в нем круглосуточно. Маэстро убедил руководство в необходимости «подставы». Сохранялась робкая надежда на то, что цепочка восстановится, и Мещеряков выйдет на связь.
И он вышел.
При докторе неотлучно находился Киндер, которого такое поручение сильно злило. Он маялся от безделья в обществе этого прощелыги и предпочел бы взять штурмом хорошо укрепленную базу наркодельцов. Говорить им было решительно не о чем; Киндер читал детектив, а доктор исступленно грыз ногти. Они были коротко подстрижены, как, собственно, и положено у врачей.
При каждом телефонном звонке оба вздрагивали.
Киндер пристально смотрел на доктора, и тот с искренним сожалением разводил руками. В том, что лепила готов к сотрудничеству, сомнений не было. Тот дошел до состояния, в котором мог продать и перепродать семью, каковой у него, к счастью, не было.