Внизу водопад образовывал небольшое озеро. Из него вытекал быстрый ручей, который затем исчезал среди деревьев. Самые высокие деревья поднимались, выше того места, где мы находились. Если бы они росли немного ближе, мы смогли бы воспользоваться ими, чтобы спуститься вниз. А спуститься было очень сложно. Склон с водопадом был слишком отвесным и высоким.
— И что вы обо всем этом думаете? — спросил я Этьена и Франсуазу после того, как ползком возвратился от края утеса.
— А что думаешь ты? — ответил вопросом на вопрос Этьен, очевидно, еще не готовый принять руководство из моих рук.
Я вздохнул:
— Я думаю, мы попали туда, куда хотели. Все сходится с картой мистера Дака, и место великолепно соответствует описаниям Зефа.
— Так близко и так далеко.
— Так близко и, однако, так далеко, — рассеянно поправил я его. — Это точнее.
Франсуаза поднялась и окинула взглядом лагуну и окружавшие ее морские скалы:
— Может быть, нам пробраться туда, — предложила она. — Возможно, где-нибудь мы наткнемся на удобный спуск.
— Это самое низкое место. Видишь, с других сторон склон выше?
— Мы можем прыгнуть в море. Тут не слишком высоко.
— Мы не сможем нырнуть в воду — разобьемся о скалы.
Она выглядела сердитой и усталой:
— Ладно, Ричард, но должен же здесь быть какой-то спуск. Если люди приезжают на этот пляж, здесь должна быть дорога.
— Если люди приезжают на этот пляж, — эхом отозвался я. Мы не заметили здесь признаков того, что внизу находятся люди. Я-то думал, что когда мы доберемся до пляжа, то увидим там приветливых путешественников с загорелыми лицами, беззаботно слоняющихся повсюду, ныряющих за кораллами, играющих во фризби. Ну и все такое. В действительности же оказалось, что пляж очень красивый, но совершенно пустынный.
— Может быть, нам удастся спрыгнуть с водопада, — предложил Этьен. — Его высота меньше, чем высота утесов в море.
Я на мгновение задумался:
— Может быть, — ответил я и потер руками глаза. Адреналин, поддерживавший меня во время преодоления прохода, иссяк, и теперь я находился в состоянии полного истощения. Я так устал, что даже не испытывал чувства облегчения от того, что мы наконец нашли пляж. Я также буквально умирал от желания закурить. Я уже много раз порывался зажечь сигарету, но опасался, что запах дыма обнаружит нас.
Франсуаза, казалось, читала мои мысли.
— Если хочешь закурить, закури, — улыбаясь, сказала она. Наверное, в первый раз кто-то из нас троих улыбнулся после ухода с плато. — С этой стороны перевала нет никаких полей.
— Да, — добавил Этьен. — Может быть, это поможет… Никотин… Это помогает.
— Хорошо сказано.
Я закурил и пополз обратно к краю утеса.
Если, рассуждал я, вода падает в озеро уже тысячу лет, тогда в скале, наверное, образовалась выемка, достаточно глубокая, чтобы туда можно было прыгнуть. Но если остров возник сравнительно недавно, лет двести назад — возможно, как результат вулканической активности, — тогда глубина озера недостаточна для прыжка.
— Но откуда мне знать? — сказал я, медленно выпуская дым. Франсуаза посмотрела в мою сторону, решив, что я обращаюсь к ней.
Камни в воде были гладкими. Деревья внизу — высокими и старыми.
— Ладно, — прошептал я.
Я осторожно встал. Одну ногу я поставил на два-три сантиметра от края утеса, а другую отставил назад в качестве опоры. Я вспомнил, как собирал авиамодели «Эйрфикс», набивал их ватой, обливал спиртом, поджигал их и запускал из окна верхнего этажа своего дома.
— Ты собираешься прыгать? — нервно спросил Этьен.
— Нет, я только хочу получше все рассмотреть.
Когда самолеты снижались, они сначала отлетали от стены, а затем летели обратно к ней. Приземляясь, они взрывались и распадались на множество клейких пылающих осколков. Место приземления всегда оказывалось ближе к стене дома, чем я предполагал. Расстояние было трудно рассчитывать: самолетам всегда требовался более сильный, чем я думал, толчок, чтобы они не упали на ступеньки крыльца или на голову человека, решившего подойти посмотреть на разлетавшиеся в воздухе языки пламени.
Я прокручивал в памяти это воспоминание, когда во мне неожиданно произошла какая-то перемена. На меня накатило чувство, напоминавшее скуку, — какое-то странное безразличие. Я вдруг ощутил неимоверную усталость от этого трудного путешествия. Слишком много усилий, слишком много потрясений и неопределенности. И усталость возымела свое действие. На несколько важнейших мгновений она избавила меня от страха перед тем, что последует. С меня было довольно. Я лишь хотел, чтобы все побыстрее закончилось.
Так близко и так далеко.
— Прыгай, — услышал я звук собственного голоса.
Я немного помедлил. Мне было интересно, правильно ли я расслышал себя. Затем я сделал это. Я прыгнул.
Все происходило, как при обычном падении. У меня было время о чем-то подумать. В моей голове пронеслись глупые мысли: как моя кошка однажды соскочила с кухонного стола и приземлилась на голову и как я один раз неправильно рассчитал прыжок в воду с вышки и ударился о воду, будто о дерево. Не о бетон или металл, а именно о дерево.
А потом я упал в воду. Моя майка задралась на груди и скомкалась на шее. Через несколько секунд я вынырнул на поверхность. Озеро оказалось настолько глубоким, что я даже не коснулся дна.
— Ха! — заорал я, бешено колотя по воде руками и не думая о том, что меня мог кто-то услышать. — Я жив!
Я посмотрел вверх и увидел свесившиеся с утеса головы Этьена и Франсуазы.
— Ты в порядке? — крикнул Этьен.
— Я в отличном состоянии! В самом что ни на есть блестящем! — Тут я почувствовал в руке какой-то предмет. Я по-прежнему держал сигарету. Ее табачная часть оторвалась, но насквозь сырой и покрытый никотиновыми пятнами коричневый фильтр остался у меня в руке. Я засмеялся:
— Я просто в чертовски блестящем состоянии! Бросайте мешки вниз!
Я сидел на покрытом травой берегу озера, болтал ногами в воде и ждал, когда прыгнут Этьен и Франсуаза. У Этьена возникли психологические трудности, и он пытался взять себя в руки, а Франсуаза не хотела прыгать первой и оставлять его наверху на произвол судьбы.
Мужчина появился как раз в тот момент, когда я зажигал другую сигарету вместо испорченной во время прыжка. Мужчина вышел из-за деревьев в нескольких метрах от меня. Если бы не черты его лица и не его окладистая борода, я бы принял его за кавказца. У него была темная, как у жителя Азии, кожа, хотя ее бронзоватый отлив говорил о том, что когда-то она была белой. Из одежды на нем были лишь синие рваные шорты, а на шее у него висело ожерелье из ракушек. Борода не позволяла точно определить его возраст, но я подумал, что он навряд ли старше меня.