Они работали всю ночь, и к рассвету оба были полумертвы от усталости. Зато на столе лежал готовый витраж. Уилл понятия не имел, что скажет Джона, узнав, что последние штрихи нанесли без него, но Ронни, наверное, сумеет ему объяснить.
— Судя по виду, вы глаз не сомкнули, — сказал кто-то с порога.
Обернувшись, Уилл увидел пастора Харриса. Тот опирался на трость. На нем был костюм — возможно, тот, в котором он читал воскресные проповеди, — но Уилл заметилужасные шрамы на тыльных сторонах ладоней и сразу понял, что они идут вверх по рукам. Вспомнив про пожар и тайну, которую хранил все эти месяцы, Уилл понял, что не сможет смотреть в глаза пастору.
— Мы заканчивали витраж, — хрипло пояснила Ронни. –
— Можно посмотреть?
— Конечно, — кивнула она.
Пастор медленно пошел вперед, стуча тростью по доскам пола, и остановился у стола. Любопытство на его лице сменилось восхищением.
— Невероятно! — выдохнул он. — Еще красивее, чем я представлял!
— Почти всю работу делали па и Джона, — призналась Ронни. — Мы только помогли ее закончить.
— Твой отец будет так доволен, — улыбнулся священник.
— Как продвигается ремонт церкви? — спросила Ронни. — Па хотел бы увидеть, что витраж стоит на прежнем месте.
— Твои бы слова да Богу в уши, — вздохнул пастор. — Теперь церковь не так посещаема, как прежде, и прихожан не слишком много. Но я верю, что все образуется.
Судя по обеспокоенному лицу, Ронни гадала, установят ли витраж вовремя, но боялась спросить.
— Кстати, твой па держится! — сообщил пастор. — Скоро его выпишут, но пока что можешь его навестить. Вчера ты не слишком много пропустила. Я почти весь день провел в его палате один, пока его обследовали.
— Спасибо за то, что посидели с ним.
— Нет, милая, — покачал головой пастор и снова взглянул на витраж. — Это тебе спасибо.
Пастор пошел к двери. Уилл провожал его глазами, не в силах забыть старческие изуродованные руки.
Какую же работу необходимо было проделать, чтобы заменить витраж! Но она была бы не нужна, если бы церковь не сгорела! А ведь отец Ронни может не дожить до того дня, когда витраж установят.
Ронни была погружена в собственные мысли, но Уилл ощущал, как внутри у него что-то рушится подобно карточному домику.
— Мне нужно что-то сказать тебе, — выдохнул он.
Они сидели на дюне, и Уилл рассказывал все, с самого начала. Ронни недоуменно нахмурилась.
— Хочешь сказать, что это Скотт поджег церковь? И ты все это время его покрывал? Лгал всем, чтобы спасти его от тюрьмы? — ошеломленно спрашивала она.
— Все не так, — покачал головой Уилл. — Я же сказал: это был несчастный случай.
— Не имеет значения. Он в любом случае должен нести ответственность за содеянное.
— Знаю. Я говорил ему, что нужно идти в полицию.
— А если он не пойдет? Собираешься покрывать его всю жизнь? Позволишь Маркусу вечно шантажировать тебя? Так не годится.
— Но он мой друг.
Ронни порывисто вскочила:
— Пастор едва не погиб в огне! Несколько недель провел в больнице! Знаешь, как болезненны ожоги? Спроси у Блейз, каково это! А церковь... У пастора не хватает денег, чтобы ее отремонтировать, а теперь па никогда не увидит витраж на его законном месте!
Уилл тряхнул головой, стараясьсохранять спокойствие. Он видел, что Ронни на пределе: болезнь отца, его отъезд, грядущее заседание суда...
— Знаю, это скверно, — тихо сказал он, — и я чувствую себя виноватым. Не могу передать, сколько раз я хотел пойти в полицию!
— И что? — взвилась Ронни. — Это ничего не значит! Разве ты не слышал, как я рассказывала, что на суде призналась во всем, что сделала? Потому что стыдилась своих поступков! Правда чего-то стоит, только когда имеешь силу воли признать свою вину. Неужели не понимаешь? Церковь была жизнью пастора Харриса! А теперь ее нет, и страховка не покрывает ущерб, и они пытаются проводить службы на складе...
— Скотт мой друг, — запротестовал он. — Я... не могу просто так бросить его на съедение волкам.
Ронни пожала плечами. Да слышит ли он ее?!
— Как ты можешь быть настолько эгоистичен?
— Вовсе я не эгоистичен...
— Ошибаешься, ты именно таков и есть, и если не можешь этого понять, я не желаю с тобой разговаривать.
Она встала и направилась к дому.
— Уходи! Проваливай!
— Ронни! — позвал он, шагая следом.
Она резко развернулась.
— Все кончено, понятно?
— Ничего не кончено. Послушай, будь же благоразумной...
— Благоразумной?!
Она взмахнула руками.
— Хочешь, чтобы я была благоразумной? Ты ведь лгал всем, и мне тоже! Знал, что мой отец делает витраж. Стоял всю ночь рядом со мной и словом не обмолвился!
Брошенные в гневе обвинения что-то прояснили в ее голове, но легче от этого не стало.
— Ты не тот, за которого я тебя принимала! Я думала, ты лучше, — безжалостно бросила она.
Уилл поежился, не зная, что ответить, но когда шагнул вперед, она попятилась.
— Уходи. Ты все равно собирался уезжать, и мы больше никогда не увидимся! Лету рано или поздно настает конец! Мы можем разговаривать, смеяться, воображать все, что угодно, но ничего уже не изменить, так что давай закончим здесь и сейчас. У меня без того слишком много бед, и я просто не могу быть с человеком, которому не доверяю.
В глазах блестели и переливались непролитые слезы.
— Я больше не верю тебе. Уходи.
Уилл не мог пошевелиться. Не мог говорить.
— Проваливай! — закричала она и побежала к дому.
Той ночью, последней ночью в Райтсвилл-Бич, Уилл сидел в кабинете и пытался осознать случившееся. Он поднял глаза, только когда вошел отец.
— Как ты? Что-то за ужином ты был слишком притихшим, — заметил Том.
— Все в норме, — отозвался Уилл.
Отец подошел к дивану и сел.
— Нервничаешь из-за завтрашнего отъезда?
Уилл покачал головой.
— Вещи собрал?
Уилл так же молча кивнул, чувствуя пристальный взгляд отца. Тот подался к нему.
— Что с тобой? Ты же знаешь, мне можно сказать все.
Уилл вдруг понял, что нервничает.
— Па, если бы я попросил сделать что-то очень важное для меня, что-то очень важное, ты бы сделал это? Ни о чем не спрашивая?
Том откинулся на спинку дивана, и в наступившей тишине Уилл понял, каким будет ответ.