Красный свет - читать онлайн книгу. Автор: Максим Кантор cтр.№ 193

И люди смирились с этим.

Нравственному сознанию трудно примириться с тем фактом, что неравенство есть форма бытия всей планеты; неравенство есть главное правило жизни всех граждан земли, и это в тот век, когда любой политик говорит о справедливости. Сознанию трудно вместить тот факт, что небольшая группа граждан располагает богатствами, которыми можно накормить всех голодных мира, в то время как значительная часть населения земли страдает от голода. Невозможно понять, почему те, кто не делится с голодными, считаются прогрессивными, – это не имеет объяснений.

Нет возможности понять, почему богатые и жадные представляют сегодня демократию и либерализм, в то время как демократия подразумевает власть народа, а либерализм – свободу каждого человека. Невозможно примириться с тем, что либерализм стал идеологией, обеспечивающей свободу лишь некоторых; невозможно вместить мысль, что свобода имеет иерархическую конструкцию.

Для того чтобы все вышесказанное стало неотменяемой реальностью, чтобы оправдать этот абсурд – требовалось держать мир в перманентном состоянии войны.

Война нужна миру как оправдание неравенства.

Равенство категорически противопоказано миру – это понимали все, но многие политики стеснялись сказать. Яснее иных в ХХ веке эту мысль сформулировал Салазар, коего западное общество называло «крупнейшим португальцем со времен Генриха Мореплавателя». Именно мысли Антониу ди Салазара легли в основу создания среднего класса; те же мудрые мысли облекали в слова и иные лидеры – Салазар сказал яснее прочих:

«Я не верю в равенство, я верю в иерархию. Считаю создание широкой элиты более срочным делом, чем обучение всего населения чтению, ибо большие национальные проблемы должны решаться не народом, а элитой. Мы против всех интернационализмов, против коммунизма, против профсоюзного вольнодумства, против всего, что ослабляет, разделяет, распускает семью, против классовой борьбы, против безродных и безбожников. Наша позиция является антипарламентской, антидемократической, антилиберальной, и на ее основе мы хотим построить корпоративное государство».

Фактически так думали все, но сказать решались немногие. Когда Черчилль говорил о том, что Запад ведет войну за сохранение привилегий, он имел в виду ровно то же самое. Когда создавали ИТТ, акции «Газпрома» или «Лукойла», наделяли мещан акциями компаний, растягивали понятие «собственник» как эластичный носок – думали об этом же самом: следует вырастить немедленно средний класс, создать на пустом месте общество в обществе, элиту, «креативных», привилегированных, верных идеям неравенства. Они и будут опорой корпораций – защитой от уравниловки и революций.

Пусть не смущают в речи Салазара термины «антидемократический» и «антилиберальный» – Салазар понимал демократию и либерализм по старинке, как защиту прав каждого. Сегодняшний фундаментальный либерализм он бы принял безоговорочно.

Требовалось спасти иерархию цивилизации западного мира, создать преторианскую элиту, компрадорскую интеллигенцию, нужно было создать руководящее меньшинство, которое заменяет народ. Эту преторианскую элиту окрестили современным средним классом.

Средний класс нового типа отменял дебаты о неравенстве – хотя этот средний класс именно воплощал неравенство: подразумевая наличие класса высшего и низшего. Однако дебаты о равенстве замирали сами собой: равенство-то, оказывается, уже есть – вот, полюбуйтесь! Средний класс – это и есть искомый баланс доходов, своего рода социальный компромисс: индивид не богатый и не бедный, а как бы равный соседу. Прояви адекватность – и попадешь в средний класс. Средний класс – это сегодняшний эвфемизм равенства. Средний класс – это единственно возможное равенство при капитализме. Равенства нищих нет, но есть равенство людей среднего достатка, средний класс. И люди примирились с этим новым идеалом: вместо равенства – средний класс; а что? недурно выглядит.

А бедняки сами виноваты: умри ты сегодня – а я завтра.

Неравенство ушло в тень, но неравенство надо было в тени пестовать.

Поддерживать состояние неравенства перманентно, не упустить иерархию – и это несмотря на вопли бесправных о равенстве, на требования революции, на шаткость среднего класса – именно это было основной задачей минувшего века. Именно эту задачу и решает война.

Людям объяснили, что война – лучше революции.

Война, сказали людям, возникает по необходимости защитить завоевания цивилизации перед варварством; а революция, напротив, есть атака варварства на цивилизацию. Среднему классу дали понять, что он представляет цивилизацию и существует благодаря ей.

Средний класс поставили на страже войны – идеология среднего класса всегда оправдает войну: война отстаивает идеалы мещанина, поскольку именно война защитит от революции. Война не даст смутьянам порушить магазин и банк.

Весь двадцатый век прошел под знаком борьбы с варварством. Цивилизации был брошен вызов – и цивилизация дала варварству ответ. Эту мысль Тойнби – Толкиена – Черчилля – Буша – Арендт – Салазара цитировали так много раз, что мысль стала казаться истиной, как формула из таблицы умножения.

Люди вообще любят заклинания: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», «Демократия несовершенный строй, но лучше строя не существует», «Нет Бога кроме Аллаха» – вот и мысль о том, что варварство бросило вызов цивилизации, а цивилизация ответила на вызов, принадлежит к этим заклинательным истинам.

Дихотомию варварство – цивилизация усвоили прогрессивные умы.

Попутно возник ряд казусов, которые остались без ответа. Установили, что коммунистический пожар революций был вопиющим варварством, – это неоспоримо. Считается доказанным, что фашизм есть паритетный ответ на коммунистическую провокацию. Тем самым – исходя из заявленного конфликта варварства и цивилизации – фашизм предстает как бастион защиты цивилизации. Собственно, Гитлер, Муссолини, Франко именно так и считали. Франко любил рассуждать о Розарии, а Гитлер называл себя последним древним греком.

Данный казус не принято комментировать – но когда говорят о перегибах, допущенных в Сонгми или Калимантане, обычно склоняются к утверждению, что превышение допустимой самообороны возможно. Цивилизации ситуативно пришлось явить не самые привлекательные черты в этом веке, такова реальность войны. Зачем требовать от паровоза, летящего на всех парах к прогрессу, чтобы он ехал помедленнее?

Как говаривал британский маршал авиации Харрис, когда патруль на дорогах просил его сбросить скорость автомобиля: «Сержант, я ежедневно убиваю тысячи людей – вы хотите предотвратить один инцидент?» Впрочем, маршал во время данного диалога был нетрезв, качался и икал, но его слова могли бы подтвердить жители Гамбурга и Дрездена, если бы могли еще говорить.

Цивилизации требовалось объяснить миру, что единственная форма жизни – это военный лагерь, – и едва в мире заключили мир, как ввели понятие «холодная война», чтобы жители мирных городов поняли: война – это навсегда. Война в Европе не прекращалась: до конца 1929 года английские, бельгийские и французские войска стояли в Рейнских землях, а уже в 1939-м тех же солдат снова отправили умирать в те же места; солдаты не успели сменить портянки. Уже в 1936-м посылали полки в Испанию, а на Востоке гореть и вовсе не переставало – в тридцатые уже било в небо ровное пламя. Не расслабляться, мира нет в принципе, горячая война сменяется холодной, а потом снова горячей – лишь бы не было революции. Стоило пасть Российской империи, как нашлись новые причины для военных тревог: войны шли в Африке, на Востоке, в самой России. И чтобы оправдать войну, людям говорили: смотрите, люди! Если вовремя не устроить войну, будет революция! А революция – это гораздо хуже, сами знаете: гильотины, трибуналы, тройки… Вот война – милое дело: приказали, построились, постреляли – и домой.