Красный свет - читать онлайн книгу. Автор: Максим Кантор cтр.№ 117

Мы приезжали в отель, уединялись в спальне, а затем встречались с нашими двойниками – так я называл философа и его метрессу. Напоминало игривые страницы Декамерона: наши возлюбленные обменивались впечатлениями о кавалерах, в то время как мы с Мартином курили в гостиной и потягивали шнапс, восстанавливая силы.

Откровенности Ханны (те, которые передавала Елена) порой меня шокировали. Клянусь, я предпочел бы не знать о философе того, что пылкая студентка выболтала подруге. Еврейка Арендт всю ночь стонала под напором арийского профессора, а удары в нашу стенку – Бум! Бум! Бум! – стали постоянным сопровождением наших с Еленой ночей.

Утомленная, Елена засыпала. Я выходил из номера, встречал Мартина – в его неизменной пижамной курточке и тапочках с малиновыми помпонами, – мы отправлялись подкрепиться в гостиничный буфет.

Так длилось несколько лет; часто я возвращаюсь в мыслях к своим беседам с Мартином. Разговоры эти получали немедленные иллюстрации в событиях – так, Хайдеггер точно предсказал «ночь длинных ножей» и гибель Рема; он симпатизировал Рему, но незадолго до истребления штурмовиков вдруг перестал испытывать к нему симпатию. Хайдеггер предвидел и обосновал «хрустальную ночь» задолго до того, как погром случился – помню, он изложил мне сценарий еще в 1929 году. Не раз мы дебатировали с ним еврейский вопрос. Его дружба с Отто Фишером, главой Берлинского института чистоты расы, позволила мне узнать кое-что о разрабатываемых там программах. Знаменитый доктор Менгеле, один из любимых сотрудников доктора Фишера, делился с философом своими теориями и разработками – неоценимая информация из первых рук. Во время наших сигарно-ликерных перерывов в любовных утехах, Хайдеггер пересказывал мне кое-что из прорывных выдумок Менгеле, и, признаюсь, эти выдумки меня тревожили – сколь далеко можно зайти на пути очищения расы.

– А как же Ханна? – не удержался я однажды.

– Помимо Ханны, есть и другие евреи-философы, – улыбка скользнула под тонкими усиками Хайдеггера, улыбка тонкая, как хлыст охранника Дахау. – Был такой философ Спиноза. Если Спиноза – еврей, то и вся философия целиком – еврейская наука. – Профессор помедлил. – А это не так.

– То есть Спиноза – не еврей?

– Вы помните фразу Геринга: я сам решаю, кто еврей – а кто не еврей? – Мы посмеялись. – Ханне придется уехать.

И Ханна Арендт действительно уехала. Сначала в Палестину, потом в Америку. Елена переписывалась с ней постоянно, узнавал о Ханне и я. Ханна вышла замуж за какого-то либерала, который в постели оказался совершенным ничтожеством, – впрочем, таких гигантов, как Хайдеггер, надобно долго искать! Брак Ханны стремительно распался. Затем Париж, затем война, жизнь в Америке. Ханна писала Елене, что ни на миг не перестает думать о Мартине и наших совместных ночах в провинциальных германских гостиницах. Интересно, подумал я тогда, вспоминает ли она это «Бум! Бум! Бум!» – стук, который я уже никогда не забуду.

Теперь, когда у меня не осталось ничего, кроме памяти, я дорожу всяким днем, всякой деталью. Случайная встреча на лестнице, разговор с Черчиллем, беседа с таксистом по дороге в аэропорт, мне дорого все – я перебираю эпизоды как монеты. Стук головы Ханны Арендт о стену отеля – из самых дорогих в моей копилке.

Сегодня мне представляется странным, отчего ни Елена, ни я не сделали попытки соединиться. Вот уже и жилье есть в Берлине – отчего не жить вместе? Впрочем, в те годы я много путешествовал: Адольф посылал меня с разнообразными миссиями во все страны Европы. С Еленой мы встречались по четвергам, как и прежде; она отказывалась приходить ко мне в квартиру – мы по-прежнему назначали свидания в отеле. В тот майский день тридцать девятого года, который я описываю, я вернулся из Норвегии, со съезда фашистской партии «Национальное согласие». В Осло я виделся с Видкуном Квислингом, лидером партии и главой норвежского правительства. Квислинг, как известно, являлся признанным знатоком России – он подготовил для Адольфа знаменитые «Размышления о русском вопросе», текст которых я и привез с собой в Берлин. Даже по прошествии долгих лет, мысли Квислинга кажутся мне здравыми. «Русский вопрос – главный вопрос современной мировой политики» – как это верно! «Принудить страну таких размеров и с таким климатом можно только путем ее внутреннего раскола!» И опять – как прозорливо, как метко! Мы все уже знали, что скоро война с Россией, хотя старались находить иные слова в разговоре – например, «русская проблема». Про себя я продолжал прерванную беседу с норвежцем, но требовалось ответить и Елене.

В самом деле, есть ли у нас выбор? Можно ли уклониться от войны? И что есть война?

Елене я ответил следующим образом:

– Океаном я называю время. Отчего возникает буря времени – война? Стихия хочет отлиться в новые формы, ей тесно. Когда-нибудь докажут, что океан, время, огонь и пространство – родственные элементы. Кант предлагает черпать время сетью сознания – но попробуйте вычерпать ложками океан. Нам показалось в конце века, что мы выбрали все, до самого дна. История кончилась! Сколько раз предстоит услышать эту самонадеянную чепуху! Мы с вами, друг мой, были свидетелями того, как Хронос переварил героев 1848 года. Старик сожрал революции сорок восьмого, переварил Франко-прусскую войну вместе с Парижской коммуной – и выплюнул эпоху модерна, сонные завитушки на фронтонах особняков. И это после Коммунистического манифеста! Это после расстрела коммунаров на кладбище Пер-Лашез! То, чем эстеты конца века любовались, – отрыжка Хроноса. Как жалко выглядела Парижская коммуна! С каким сладострастием поносили ее салонные интеллектуалы – клодели и готье! Ах, мой друг, правление Наполеона Третьего и фраза Маркса о повторении истории в виде фарса относятся к периоду пищеварительного процесса Хроноса. Но потом стихия вскипела опять. Началось брожение. Оказывается, не до дна вычерпали океан!

– Хронос опять хочет есть? Этим вы объясняете авангард? Я помню, как вы говорили, что между Гитлером и Малевичем – прямая связь.

– Прислушайтесь, друг мой, я объясню предельно понятно. Общество нуждается в неравенстве – иначе людьми невозможно управлять. Требуется, чтобы один человек распоряжался, а десятеро исполняли приказ. Общество также нуждается в прогрессе: надо, чтобы приказы становились умнее и умнее. Каким образом осуществляет себя в обществе прогресс? Есть две формы изменения общества: война и революция. Революция – это призыв к равенству; война – это требование неравенства. Равенство требуется, чтобы дать шанс новому; неравенство нужно, чтобы встроить новое в управляемую иерархию. Сперва нужна революция, потом необходима война. Прогресс – это постоянное превращение революций в войны. Данная схема есть вечный двигатель истории.

– Разве нельзя сделать так, чтобы в наше общее необходимое неравенство было вставлено несколько фрагментов равенства?

– Так и старались делать, когда вводили университеты, цеха и ремесла. Ганзейский союз равных в какой-то мере и есть фрагмент равенства в общей иерархии неравенства. Но большая империя не может примериться с цехами – Ганза погибла в Тридцатилетней войне. Погибнет и наш жалкий авангард.