– Ну-ну, – проговорила она, – ладно, видишь,
как глупость-то оборачивается.
Но Лида продолжала цепко держать Зинаиду Самуиловну за
пальцы.
– Ничего-то ты не знаешь, – шептала она, – да
у меня при виде любого мальчика сердце переворачивается. Иногда гляну на
подростка и думаю: «А мой-то тоже уже в школу пошел». Да я этих девчонок,
которых мне мужья подбросили, только из-за того младенца и взяла, грех
искупила. Ой, горе, знала бы ты, как мне тошно!
Она замолчала. Зинаида тоже не решалась ничего сказать.
Повисла тягостная тишина. Потом доктор собралась с мыслями и произнесла:
– Ну, если тебя это успокоит, то знай, мальчика взяла
на воспитание хорошая семья, и его судьба сложилась счастливо.
– Дай, дай мне их адрес, – взмолилась Лида, –
ничего плохого не сделаю, только одним глазком погляжу на сына, ну скажи, будь
человеком! Видишь, извелась я совсем…
Зинаида покачала головой.
– Извини, я не знаю их координат, ни фамилии, ни
адреса, ни телефона… Органы опеки тщательно сохраняют тайну усыновления,
делается это в интересах ребенка…
Лида опустила голову и тихо сказала:
– Уйди, пожалуйста, уйди, уйди…
Педиатр, испугавшись, что сейчас начнется истерика, вернулась
в квартиру. Впрочем, настроение у нее испортилось окончательно, и Зинаида
Самуиловна собралась домой. Прощаясь с хозяйкой, она услышала веселый смех и,
невольно глянув в сторону звука, увидела трех девочек Лидии Салтыковой и двух
мальчиков, пришедших с кем-то из других гостей. Дети весело прыгали посередине
комнаты. Зина невольно поискала глазами Лиду. Та стояла у окна, старательно
улыбаясь, но в ее взоре читалась тоска.
…– Вот и напишите в своем журнале, – посоветовала мне
педиатр, – ошибка, совершенная в молодости, может потом тяжелым бременем
лежать на душе всю жизнь. Отказываясь от ребенка, нельзя выбросить его из своей
жизни навсегда. Когда-нибудь, в самый неподходящий момент, придут воспоминания
о крохотном человечке, оставленном на произвол судьбы!
– А в какой приют отправлялись дети? – осторожно
спросила я.
– Дом малютки номер 148, – последовал ответ.
На улице я села на лавочку и начала ковырять асфальт носком
туфли. Однако ситуация кардинально меняется. Отчего это я решила, что Соню
Репнину убил кто-то из любовников? Конечно, девушка отличалась редкой
распущенностью да еще жаловалась Ане Веревкиной на побои, которые якобы наносил
ей Михаил. Но, с другой стороны, Вера, старшая сестра Сони, упоминала о том,
что новый, никому не известный кавалер дико ревновал Софью. Наверное, она
просто доводила своим поведением бедных мужиков до того, что те не выдерживали
и распускали руки. Еще неизвестно, кто больше виновен в таком случае:
нападающий или «невинная» жертва. Но теперь появляется новый подозреваемый,
родной брат Сони… Но зачем ему уничтожать сестру?
Внезапно я почувствовала, что трясусь от холода. С неба
давным-давно лил ледяной дождь, струи воды стекали по мне, кофточка и брюки
промокли насквозь. В таком виде невозможно ехать в дом малютки, да и денег на
дорогу нет, в кошельке осталась только одна десятка.
Отряхиваясь, как собака, я понеслась к метро и, вскочив в
вагон, подумала: «Мотив понятен». Брошенный мальчик вырос, начал искать своих
родственников, обнаружил первой Соню, пришел к ней, но та небось по своей
привычке стала говорить гадости. Бедный парень обозлился и схватил нож!
Ну и дела! Осталась совсем ерунда, найти мужика, в этом
году, вернее, через несколько дней ему исполнится сорок лет. Внезапно ледяная
рука сжала сердце. Бедный, бедный Вовка, он так и не дожил до своего
сорокалетия, мы бы справляли ему эту дату первого октября.
Домой я влетела, клацая зубами.
– Эй, Лампа! – закричал Кирюшка. – Ксюха
звонила из роддома.
– И что? – спросила я, стаскивая противно-мокрую
футболку.
– Удивилась, что ты передала продукты и не дождалась
записки от нее. Тут целый гардероб.
– Для кого? – удивилась я, пытаясь вылезти из
облепивших меня, как пластырь, джинсов.
– Для маленького, естественно, – ответила
Лизавета, входя в спальню, – вот смотри!
И она сунула мне листок. «Две распашонки, памперсы, две
пеленки, тонкая и фланелевая, одеяло байковое, плед шерстяной, две шапочки,
уголок с кружевами, голубые капроновые ленты и платье с поясом».
– Платье ребенку зачем? – изумилась я. –
Глупо как-то младенца обряжать таким образом. Хотя можно купить, раз надо, но
ведь у нас мальчик! Совсем Ксюха того!
Лизавета тяжело вздохнула.
– Платье для Ксюты, она сказала, ей охота потуже
подпоясаться, чтобы талию почувствовать.
– А ленты тоже ей?
– Лентами одеяло перевязывают, – заорал Кирюшка,
влетая в комнату, – ну ты, Лампа, даешь, неужто не знаешь?!
– Нет, – растерянно ответила я, – откуда?
Своих младенцев у меня никогда не было, и, конечно, кое-что непонятно… Какой-то
угол с кружевами…
– Это пеленка с красивым, ажурным краем, –
пояснила Лиза, – между прочим, у меня тоже детей нет… пока!
Тут до моего носа донесся дивный запах чего-то жареного.
– М-м, что так вкусно пахнет?
– Жареная картошка с ветчиной и луком, – сообщил
Кирка.
– Кто ее приготовил?
– Я, – ответила Лиза, – Ксюша-то в больнице,
а от тебя хрен дождешься жратвы!
– Лизавета, – сердито сказала я, – что за
выражение? Приличные девочки никогда не позволяют себе так разговаривать с
людьми старшего возраста…
– Ты бы слышала, что у нас в классе говорят!
– Ну и что? Они выражаются, а ты не должна!
– Люди старшего возраста, – фыркнула Лиза, –
я имею в виду – приличные женщины тридцати с лишним лет, во-первых, готовят
своим бедным, голодным деткам еду, я уже и не вспоминаю про стирку, глажку и
проверку уроков, а во-вторых, люди старшего возраста не появляются дома в
насквозь мокрых джинсах. Ты что, в речке плавала?
– Нет, под дождь попала, – пропыхтела я, пытаясь
отодрать джинсы от коленей, – задумалась и просидела на скамейке под
ливнем…
– Так ты их ни за что на снимешь, – сообщил
Кирюшка, – а ну ложись на кровать и задери ноги вверх.
– Зачем?
– Давай, давай, – велел мальчик.