Топот приближался, и в кухню влетела соседка Копейка, как
всегда, в подпитии и, как всегда, с сигаретой в руке.
– Вона, блин, какая штука! – в полном восторге
хлопнула она себя руками по бедрам. – Ну и ну! А все ко мне приставали,
ругались! «Смотри, Виктория, сгоришь!» И чего вышло? Сами чуть весь дом не
спалили, вроде ты, Лампа, баба приличная, завсегда трезвая, ну и как у тебя
такое вышло?
– Откуда ты узнала про сгоревший чайник? –
поинтересовалась я, размазывая скользкую пену по столу.
– Тоже секрет нашла, – хмыкнула Вика, обдавая меня
водочным амбрэ, – баба Зина уже всему нашему дому растрепала, теперь в
одиннадцатом, ну, в том, где булочная, людям рассказывает.
– Шла бы ты домой, Виктория, – каменным от злости
голосом отчеканила я, – чего тут интересного?!
– Да ладно тебе, по-соседски заглянула, ох и грязи! Всю
ночь проколупаешься. Да не так надо! – проорала Вика.
Она схватила веник, мигом смела белые клочья в ведро и
сообщила:
– Тряпкой только развозюкаешь. Дай на бутылку пятьдесят
рублей, мигом порядок наведу.
– Бери, – протянула я ей голубую бумажку.
Вика все убрала с такой скоростью, словно обладала, как
богиня Кали, десятком рук.
– За пятьдесят рублей, – обиженно сказал
Кирюшка, – я бы тоже так бы носился.
После дождливого дня неожиданно наступил душный влажный
вечер, а потом такая же ночь. Я никак не могла заснуть, в открытое окно вплывал
густой, горячий воздух, под одеялом было отвратительно жарко, а без него
холодно. Я сходила в ванную, вытащила из шкафа банную простыню и укрылась ею.
Телу стало лучше, но голова совершенно не собиралась засыпать, в мозгу кипели
мысли, и чем больше я думала, тем меньше становилась понятной история,
приключившаяся с Володей.
Ну ладно, предположим, с ним случился острый приступ
идиотии, и мужик, убив и оставив в квартире кучу следов, в багажнике нож,
преспокойненько отправился домой. Но Надежда Колесникова! За каким чертом она
сказала Костину, что замужем! Насколько я знаю, женщины обычно поступают как
раз наоборот, врут случайным любовникам, что совершенно свободны. Оно и
понятно, никому не охота убегать голым от разъяренного супруга. И эта
непонятная ложь про отпуск… Ну зачем ей было врать подруге про поездку? Отчего
она не рассказала про Володю? Как правило, молоденькие девушки любят
похвастаться кавалерами, а майор, хоть и старше девицы почти в два раза,
выглядит очень даже ничего: высокий, светловолосый… К тому же он балагур, ловко
играет на гитаре и с удовольствием рассказывает абсолютно неправдивые, зато
невероятно веселые случаи из милицейской жизни. Володя вмиг становился душой
любой компании, и он не стал бы бить женщину, даже изменницу. Во-первых, он
слишком галантен и воспитан, а во-вторых, дамы падают к его ногам, как
срезанные ромашки, и он не слишком-то горюет, разбежавшись с очередной пассией.
Все, абсолютно все в этой истории выглядело нелепо. И в довершение – смерть
Надежды. Кончина единственного человека, способного подтвердить алиби майора.
Конечно, Колесникова и впрямь могла погибнуть в результате бытовой травмы. Но
как странно она себя вела! Сотрудникам милиции сообщила, что и слыхом не
слыхивала про Костина, а потом зачем-то приехала ко мне, оставила записку…
Интересно, вопрос о чьей жизни или смерти волновал ее? Володиной или своей? И
зачем ей понадобилась я?
Ни на один вопрос не нашлось ответа, и я заснула под утро,
так и не зная, как поступить.
Едва стрелка будильника подобралась к семи, как я схватила
трубку и набрала домашний номер Рожкова.
– Да, – ответил сонный, недовольный голос его жены
Ларисы, – кто это в такую рань?
Славка и Ларка перманентно находятся в странных отношениях.
Иногда у них начинается бурная любовь, и месяц-другой они друг в друге души не
чают, но потом мгновенно переходят в стадию ненависти, начинают швыряться
предметами, и жена сваливает в квартиру к матери. Детей у Рожковых нет, поэтому
они могут до посинения закатывать друг другу истерики. Каких только гадостей не
говорит Лариска про Славку. Он и жмот, и негодяй, и импотент, и дурак, и
бабник… Валит все вместе, в одну кучу. Ну как, скажите на милость, человек с
отсутствием потенции может быть ловеласом? Но Ларису подобные нестыковки не
смущают, и в Рожкова летят кастрюли с дерьмом. Но сегодня, похоже, у них опять
совет да любовь, потому что Ларка пребывала в семь утра в своей квартире.
– Славу позови, – велела я.
– Кто это такой наглый, – завела Лара, – что
это значит – «Славу позови»! Кто говорит?
– Да это я, Лампа.
– А, – поутихла Лариска, – нет его.
– И куда подевался?
– К бабке моей поехал, картошку копать.
– Зачем?
– Затем, что старуха одна не может по полю с лопатой
бегать, – вызверилась Лариса, – между прочим, ей скоро девяносто
стукнет. Зимой всем нравится вкусную картошечку жракать, не магазинную
гнилушку, а свою, рассыпчатую. Да с огурчиком, с грибочками. Бабка у меня не
жадная, навертит консервов и раздает всем, но сколько можно у ней на горбу
ехать? Я Славке так и сказала: езжай, помогай бабульке, перекопай все, в погреб
спустись да возьми сколько хошь… И он…
– Когда вернется? – перебила я ее страстный
монолог.
– Ну… Как сделает, дней через пять-шесть, ему отпуск
неделю дали.
– Интересно, почему он мне ничего не сказал?
– А мы только позавчера помирились, – пояснила
Лариса, – он и сам не знал. Только тут Николай Кошехин в Москву прикатил,
телевизор покупать, ну, я с ним вчера в деревню Славку и отправила. И назад его
Колька припрет, а то с мешками…
– Так у него же своя машина есть!
– Сломалась, зараза, во дворе кукует, а тебе чего надо?
– Ничего, – ответила я и отсоединилась.
До четырех дня я старательно разворачивала карамельки,
сигареты, бульонные кубики и пересыпала в простые, прозрачные мешочки кофе,
сахар, чай и какао, наконец, кое-как доперев сумку до машины, поехала на
Новослободскую улицу.
Во дворе не оказалось ни одного человека. Отдуваясь, я
заволокла бело-красный баул на второй этаж и попросила у дежурной:
– Наберите вот этот номерок, Алексея Федоровича
позовите!
Девушка окинула меня оценивающим взглядом, но не стала
спорить, а завертела диск. Минут через десять появился мужик. Сегодня он был
еще более мрачным, чем вчера. Увидав меня, потную, растрепанную, возле
гигантской, словно беременной, сумки, он сердито сдвинул брови и грозно
поинтересовался: