— Элизабет! — представилась она и протянула руку.
— Даниель, — ответил я, схватил Бетти в охапку и притянул к себе.
— Вы торопитесь, — шепнула она, когда мы оказались лицом к лицу друг с другом.
— Проблема в том, что я не знаю, как себя с вами вести: впервые в жизни знакомлюсь с Элизабет, хотя Бетти встречал — и не одну.
— А знаете, я терпеть не могу свое имя, — доверительным тоном сообщила она. — Бетти? Мне нравится!
Она со мной кокетничала.
— И я впервые выкаю девушке, которая мне нравится, — признался я. — У нас мало общего, но нас друг к другу… тянет.
— Какое самомнение! Вы всегда так прямолинейны?
— Частенько. Но тут особый случай. Если не скажу, что чувствую, упущу свой шанс: как только вечер закончится, вы вернетесь в свой мир, к вашим друзьям и забудете обо мне.
— Кто знает? — рассмеялась она.
Ее вопрос прозвучал как обещание.
* * *
— Алло, кто говорит?
Его голос нисколько не изменился, как будто время над ним не властно, я словно наяву вижу его лицо, каким оно было двадцать лет назад.
— Соломон?
— Кто его спрашивает?
— Даниель.
— Думаю, вы ошиблись.
Узнаю осторожного пройдоху.
В трубке тишина. Он хочет услышать «пароль».
— Даниель Леман… Квартал Ле-Тотем.
Я угадываю его удивление по короткой паузе, которая на мгновение сближает нас.
— Привет, Дани. Сколько лет… Откуда у тебя мой номер?
Соломон не был бы Соломоном, не задай он этот вопрос.
— Мне нужно с тобой увидеться.
Он отвечает не сразу:
— Я знаю, что случилось, Дани.
Соломон понял, зачем я звоню.
Я вешаю трубку: встреча назначена. Нервное напряжение, обручами сжимавшее тело, ослабевает. Мне стало немного легче.
Я наконец начинаю действовать.
* * *
— Папа, смотри!
Он делает несколько танцевальных па. Нечто среднее между джерком и хип-хопом.
Мой сын очень способный. Я всегда поражался тому, как он владеет телом. Любые физические упражнения и усилия были ему по плечу. Помню, как он впервые сел на двухколесный велосипед и сразу поехал — сам, без посторонней помощи. Решил — и сделал. А еще он элегантен от природы. Каждая его поза выглядит выверенной, отработанной.
— Кто научил тебя танцевать?
Он молча опускается на стул.
— Как-то раз, три или четыре года назад, ты спросил, каким спортом мы хотели бы заниматься.
— Помню, я задавал вам этот вопрос каждый год, в сентябре.
Он кивает.
— Ты ответил — футболом, как и твой брат.
— Да, правда.
Он пожимает плечами:
— Я боялся разочаровать тебя. На самом деле я хотел учиться танцевать.
Я потрясен его признанием.
— Нужно было сказать!
— А ты бы согласился?
— Конечно! Сам знаешь, я не фанат футбола, даже не смотрю матчи по телевизору! Разве что самые важные встречи.
Он на мгновение задумывается.
— Забавно… Иногда такого себе напридумаешь… Я думал, ты надо мной посмеешься: парень — и вдруг танцы! Вообще-то я не собирался заниматься классическим балетом, мне больше нравился хип-хоп… но так и не решился признаться.
Мы молчим. Он сидит, прислонившись спиной к стене дома.
— Ты пишешь, папа?
Я вздрагиваю.
— О чем ты?
— Ты ведь всегда мечтал быть литератором.
Он поднимает глаза и отвечает на мое немое изумление:
— Я знаю некоторые вещи — непонятно откуда. Мне известно, что ты хотел стать писателем.
— Да нет, я просто хотел писать.
— Так почему никогда не пытался?
Я вспоминаю самое начало нашей с Бетти совместной жизни: мы в моей комнате, ужасно хочется есть, но я не могу оторваться от книги и воображаю, как однажды возьмусь за перо и положу на бумагу историю. Мою историю.
— Я было начал. Написал… всякие глупости. Но мне нужно было работать, зарабатывать на жизнь. Вышло так, что я потерял ее в груде дел. Вот так. Время проходит, унося с собой наши мечты. Наверное, я просто не мог рассказать ничего интересного. Только страдания делают человека настоящим писателем.
— А теперь?
Не уверен, что понимаю точный смысл его вопроса. Не дождавшись ответа, он продолжает:
— Мне очень нравились твои истории. Ты рассказывал их мне перед сном и в машине, когда мы отправлялись на каникулы.
— Придумывал не я, а мы вместе.
— Да, конечно, ты начинал, а мы должны были продолжить. Маме это нравилось. Она никогда ничего не могла придумать. Помнишь, как мы смеялись? Особенно в конце, когда получалось бог знает что!
Мне кажется, что голос Жерома доносится откуда-то издалека. Так бывает в горячечных снах, в которых чередуются отрывистые звуки и смутные образы. Я осознаю странность ситуации. Почему он рядом? Почему время от времени приходит на закате поговорить со мной? И почему я никогда не удивляюсь его появлению?
Значит, жестокие, бесчеловечные события вытолкнули меня за пределы жизни. Я больше не от мира сего. Случилось невозможное, разметав в клочья основу, на которой я выстроил логику своего существования. И слова — носители образов, ценностей, смыслов — начинают размываться. Возможно, однажды они снова обретут форму, но уж точно не в тех местах, куда я их поставил.
Не знаю, угадал Жером мои мысли или нет, но он встал:
— Ложись спать, папа. Тебе завтра на работу.
Я улыбаюсь:
— Ты же не запретишь мне бодрствовать?
Он улыбается в ответ:
— Мне иногда кажется, что мы поменялись ролями. И это я должен тебя защищать.
Я содрогаюсь:
— Защищать меня? Но от чего?
— Иди в дом и возьми книгу, — вместо ответа говорит он. — Я давно не видел, чтобы ты читал. А ведь писателям положено читать.
Он машет мне рукой и исчезает. Еще мгновение я чувствую его присутствие рядом с собой и пытаюсь во что бы то ни стало наполнить им душу.
Когда я решаюсь вернуться в дом, свет в гостиной уже не горит. Бетти отправилась спать.
Я продвигаюсь на ощупь, ищу светильник. Натыкаюсь левой рукой на край столика, касаюсь какого-то предмета и едва не роняю тяжелую лампу. Зажигаю свет и вижу книгу. Джон Фанте, «Спроси у пыли». Мое первое потрясение от чтения.