— Спокойно! Ты предъявил мне ложное обвинение, — возразила Хлоя. В ее голосе было столько изумления, что даже не ощущалось обычной самоуверенности. — Я совсем не такая, как все эти люди! Я просто хочу уберечь Иону от его бурного воображения!
— Зачем? Чтобы он перестал мечтать? Хватит уже стараться спасти нас от нас самих. Хватит считать нас детьми!
— Ну… я же просто по дружбе… — возразила Хлоя. Она совсем сникла под тяжестью обвинений.
— По дружбе, — повторил он с грустной улыбкой. — Дружба — это когда умеют выслушать друга. Это когда людей любят такими, как есть, и не пытаются навязать свои представления о жизни.
Хлоя, исчерпав все свои доводы, посмотрела на меня — в ее взгляде читались недоумение и даже отчаяние. Но я молчал.
— Посмотри на Иону, — сказал Жош, указывая на меня рукой. — Он что, выглядит несчастным? Нет! Его преобразила эта любовь, какой бы бессмысленной она тебе ни казалась! Ведь влюбленный человек так красив, разве нет? Ведь именно об этом женщины трубят во все трубы! О любви, о чувствах, об искренности! Ты когда-нибудь видела своего друга в таком состоянии? И зачем же ты тщишься немедленно снова опустить его на землю?
Потом он внезапно смутился, словно, опомнившись, только что обнаружил, что стоит посреди комнаты. Повисла тяжелая тишина, в которой слышалось эхо его нерадостных мыслей.
— Я прошу прощения, — пробормотал он неуверенно. — Я не хотел…
— Ничего страшного, Жош, — успокоил его я. — Мы спорили, обсуждали, обменивались мнениями — чисто по-дружески.
— Чисто по-дружески, — грустно повторил он. — Извините, я пойду к себе.
Мы даже не успели ничего возразить. Он схватил куртку, набросил на плечо и ушел.
— Что за фигня, — выдохнула Хлоя, словно на ее глазах только что произошло нечто из ряда вон выходящее. — Какая муха его укусила?
— А ты не догадываешься?
— А должна догадаться? — удивленно ответила она вопросом на вопрос.
— Думаю, он влюблен.
— В кого?
— Да, он прав, твое отсутствие воображения и бесчувственность просто поражают.
Жош верно подметил: я был счастлив. Счастлив, что влюблен, счастлив, что нахожусь в глупейшем состоянии, когда до сознания не доходит ни один осмысленный аргумент, а таких было немало, когда невозможно запятнать мой неисчерпаемый оптимизм, определяющий меня во времени и пространстве.
Как сомнамбула, я плыл сквозь сменяющиеся дни и ночи, ничего не ожидая от реальности — лишь бы она позволяла безнаказанно парить в облаках чудесного опьянения. Я неустанно думал о ней, пытался представить себе ее прошлое и настоящее, ее занятия и друзей, придумывал наше чудесное совместное будущее. Она казалась мне такой родной и близкой, казалась уже моей. И я забывал, что переживаю эту историю в одиночку.
Но иногда прозрения безжалостной ясности напоминали о множестве нерешенных вопросов. В кого я все-таки влюблен? В девушку из сна или в таинственную читательницу? А может, в мираж на пустынном горизонте моих привязанностей? В персонажа сказки, рассказанной мсье Гилелем? Ведь что я, в конечном итоге, знал о ней? И что именно в ней могло меня так пленить?
Красота? Но я никак не мог воспроизвести в памяти ее черты.
Ее движения, осанка, манера отбрасывать прядь со лба, походка танцовщицы? Но разве достаточно такой малости, чтобы влюбиться?
Ее привычка влетать в книжный, хватать том Альбера Коэна, прочитывать несколько страниц и исчезать? Этого хватило бы, чтобы вызвать удивление, любопытство, желание побольше узнать о ней, но отнюдь не любовь.
Ее таинственная схожесть с девушкой из моего сна? Фантазия, которая с каждым днем все больше значила для меня, но все-таки фантазия.
Наверно, тут сыграли роль все эти обстоятельства. Да еще к тому же я сам хотел влюбиться, это было спасением от долгих лет одиночества и полного истощения чувств, которое ожидало меня, учитывая мою необщительность.
И к тому же любовь эта была для меня совершенно очевидна.
И потому я быстренько избавился от всех этих вопросов, чтобы целиком погрузиться в нежные чувства. Любви наплевать, на каких основаниях она возникла. Это чувство не терпит никаких противоречий, споров и препирательств. Оно ждет от вас полного подчинения своему закону, заставляет складировать в дальний угол интеллектуальные способности и крутит перед глазами картины в пастельных тонах. Оно требует от вас беззаветного служения и в ответ предоставляет счастье совершеннейшей безответственности.
Каждый день стал теперь обещанием. Обещанием увидеть ее, подойти к ней, заговорить, понравиться ей, любить ее.
И даже если я не мог знать, насколько велики мои шансы на успех, одна лишь надежда была величайшим счастьем.
ЛИОР
Теперь я каждый вторник приходила в «Книжный дом» — утром, в одно и то же время, когда к Серене приходил врач. В моем распоряжении было около получаса, иногда чуть больше, учитывая еще покупки, которые я должна была сделать по дороге. Пожилой хозяин магазина всегда встречал меня все с той же ненавязчивой любезностью.
Во время одного из моих первых визитов я нашла на столе том «Любви властелина». Я много читала и слышала об этой книге. Знала, что это одна из самых прекрасных историй любви, которые когда-либо были написаны. Что состоит она из двух частей: одна описывает расцвет, взлет любви; во второй — автор препарирует любовь, безжалостно анализирует, едва не полностью срывает с нее покровы романтизма. Это насторожило меня, и я решила не покупать книгу. Но любопытство оказалось сильнее, и меня потянуло прочесть самое начало. Первые страницы мне очень понравились. Долгий монолог Ариадны был, казалось, моим собственным, это была исповедь всех женщин, с головой погруженных в свои мечты и надежды. Тогда я решила читать ее понемногу, по нескольку страниц за один раз, прямо в магазине. Каждое мое свидание с этим романом становилось все более волнующим, красота текста трогала меня еще больше от предвкушения предстоящей разлуки, ожидание встречи делалось все более трепетным. Потому что я знала, что Солаль в конце концов разочарует меня. Когда я уходила из магазина, я пыталась представить себе продолжение. И каждый раз следующие страницы предлагали такой поворот событий, которого я не ожидала.
Все это продолжалось до того момента, когда я дошла до страниц, описывающих упадок прекрасной любви. Солаль изменил Ариадне. Пусть я и ожидала этого, я восприняла его поступок как предательство. Ожидала, и тем не менее в душе моей все восстало против этого самца с извращенным умом, который неспособен довольствоваться преданной и чистой любовью Ариадны и вечно стремится проверить искренность ее чувств, даже ценой ее страданий, ценой предательства. Его решение не быть, в конце концов, ничем большим, чем обычный мужчина. В нерешительности я решила перескочить ряд страниц, надеясь увидеть возрождение их любви. Но мечтатель уже уступил место цинику. Я захлопнула книгу и раздраженно удалилась.