– Но я же заранее знаю, о чем пойдет речь! И зачем вы пришли ко мне, если вам и так все известно? Впрочем, давайте так: приходите с родителями девочки, и если они не будут возражать, то я при них отвечу на ваши вопросы. До свидания!
Холеная дама идет пятнами, но послушно встает и выходит, тяжело грохая сапогами от Sergio Rossi.
Даша эта – шестилетняя беленькая девочка с голубыми глазами. Если останется жива – разобьет не одно мужское сердце. У Даши – опухоль на полголовы. Но, по всей видимости, – доброкачественная. Оперировать ее и не переливать кровь – нереально.
И тут в кабинет вторгается все та же Rigas Modes и чуть ли не тащит за собой маму и папу Даши. Наверное, в десятый раз я завожу им свою версию «предупреждения Миранды»: сложная операция, все возможно, исход – трудно прогнозировать, осложнения – неизбежны, большая кровопотеря…
При упоминании крови мама Даши заученно проговаривает:
– Мы против переливания крови.
– Но ребенок может не перенести кровопотерю!
Мама и папа упорно молчат и глядят, как двоечники, в пол.
Говорю:
– Хорошо – вы иеговисты…
– Свидетели Иеговы! – тут же поправляет аптекарша.
– Да… Черт с вами – свидетели… Но Даша – не может быть свидетелем Иеговы! Вы ведь креститесь только в зрелом возрасте. Девочка ваша, дай-то бог, выздоровеет, вырастет и, возможно, не захочет быть одной с вами веры. Дети многое делают наперекор родителям…
– Мы против…
– Вы бы что-нибудь новенькое сказали! Вам бы я ни капли крови не перелил. Но здесь – ребенок! Не жалко?!
– Это – невозможно…
– Тогда забирайте девочку и везите в Москву, в Бурденко. У них есть реинфузор. С его помощью они смогут «собрать» всю потерянную во время операции кровь и вернуть ее Даше. Собственную кровь ей можно переливать?
Троица задумывается. Этот вариант в их программу не заложен.
Пытаюсь ковать, пока горячо, – они сбиты с толку:
– Вашим неприятием переливания крови вы обрекаете взрослых практически на самоубийство, но руками врачей! А в этом случае – планируете прямое убийство ребенка! Я в этом участвовать не хочу! Я уже написал докладную главному врачу больницы. Соберем консилиум. После этого мы обратимся в прокуратуру и к уполномоченному по делам ребенка нашей области. Вы хотите, чтобы вас лишили родительских прав?
Мама с папой молчат. Сбились вдвоем в один комок и тупо молчат.
Иеговистская бендерша зло чеканит:
– Они могут быть лишены общения, если дадут согласие на переливание! Собрание отлучит их!
Терпение мое кончается:
– Значит, так! Если вы соглашаетесь на операцию и по ходу ее возникнет угрожающее кровотечение, мы, независимо от вашего желания, кровь переливать будем. Решите ехать в Москву – дадим все документы и подскажем, к кому там лучше обратиться. Бумаги в прокуратуру мы в любом случае направим и к уполномоченному – обратимся. Думайте! Завтра дадите мне ответ. Дадите вы, родители, а не главарша вашей банды!
На следующий день Даши в палате нет. Родители забрали ее из больницы, даже не сообщив об этом дежурному врачу. Поехали ли они в Москву или ищут нейрохирурга, умеющего оперировать бескровно, – не знаю. Мы в самом деле подали бумаги в прокуратуру, но ответа не получили, и никто к нам за разъяснениями не обращался.
Anamnesis vitae
Медсестра-практикантка пожаловалась: «Захожу в палату № 6, здороваюсь, а все больные смотрят на меня и молчат! Я что-то не так сделала?»
В палате № 6 лежат четыре женщины с поражением левых полушарий мозга. У всех афазия: не говорят и не понимают, что говорят им.
Фак мимо кадра
В палате № 3 мальчишка шести лет с опухолью головного мозга примостился на подоконнике и рисует на казенном листе А4 акварельными красками. Рисунок его мне сразу не понравился. В два цвета, синий и черный, нарисовал он три, предположительно человеческие, фигуры.
Говорю:
– Привет, Пикассо! Что это у тебя за Авиньонские девушки?
Максим смотрит на меня с укоризной:
– Это мама, папа и я!
– А почему у тебя и мама, и папа – в платьях? И ноги у них какие-то короткие!
Мальчишка тычет в черную фигуру пальцем и возражает:
– У папы не платье! Это – ряса. И совсем не короткие ноги у моей мамы! Это у нее платье такое длинное!
Отец у Максима – сельский священник. А мать, стало быть, – попадья, и мини-юбки ей в самом деле – не пристали.
– А небо у тебя почему черное?
– Это – тучи! Сейчас дождь пойдет.
И Максим начинает смело ляпать по всему рисунку черные (опять этот цвет!) кляксы.
– А это у тебя что? Вот это, между тучами… Самолет?
– Это Господь Бог наш сущий на небесах. Он всегда такой. Его у нас много на стенке висит.
Максим перенес три операции и теперь готовится еще к одной, четвертой. Была у него уже и клиническая смерть, и кома в течение месяца…
Больной, лежащий на койке через одну от Максима, внезапно захрипел, свернул голову направо, закатил туда же глаза и забился в судорогах… Если после приступа будет еще и афазия, то искать аневризму надо будет в левом полушарии мозга, в переднем адверсивном поле. Сделаем ангиографию системы левой внутренней сонной артерии.
– Во как его кондратий-то лупит! – буднично прокомментировал Максим и запел: – Томболия-тромболетта, тромболия, тромбола!
Вот этим он и славится! После первой операции у Максима появилась способность к сочинению бессмысленных стишат, которые он поет на один мотив, типа «карамболина-карамболетта». Наши же больные вообразили, что песенки Максима имеют тайный смысл. Стоит ему появиться у нас в отделении – тут же начинают его навещать с фруктами-шоколадками болезные со всей больницы. Особенно те, кому предложили хирургическое лечение. Слушают, записывают, трактуют и осмысливают Максимовы бессмысленности, а потом многие отказываются от всякого лечения и поспешно выписываются.
Тут есть какая-то тайна. Больные люди охотно верят именно ущербным людям: воющим дедам-отшельникам, безграмотным знахаркам, невинным младенчикам…
Пришла как-то ко мне на консультативный прием тетка по поводу болей в спине. Совершенно убогая, заскорузлая гражданка средних лет. Двух слов связать не могла! А когда, наконец, она ушла – тут же набежали возбужденные женщины нашего отделения и, делая круглые глаза, стали наперебой рассказывать об этой каракатице чудеса. Все, мол, она лечит и все наперед знает! Попасть к ней можно только в очередь и за большие деньги.
Говорю:
– Что ж вы, девки, мне заранее не сказали! Полечил бы я у нее свой алкоголизм!