Не уверен - не умирай! Записки нейрохирурга - читать онлайн книгу. Автор: Павел Рудич cтр.№ 26

Но больше всех других Алеше нравился дед Акиньшин. С дедом он сдружился так, что и в перевязочную, и на все исследования Алешу можно было доставить только в сопровождении Акиньшина. Без деда он орал, кусался и брыкался так, что в конце концов уставшие сестры говорили: «Ну всё! Зовите этого мудака Акиньшина из одиннадцатой!»

Акиньшин знал много историй и сказок. Сидя у большого окна в холле отделения, Алеша услышал от него про деревянного мальчика с длинным носом, про Чипполино и про Страшилу с Железным Дровосеком.

За окном лил дождь. Осенний ветер срывал последние листы с больничных рябин и берез.

Дед говорил:

– Видишь: деревья были сначала маленькими и зелеными, как ты. Потом они подросли, листья у них потемнели и стали большими. Такими бывают взрослые и здоровые люди. А сейчас – осенью, листва с деревьев облетела, ветер клонит их до земли. Теперь они похожи на нас с тобой, больных и слабых.

Наступит зима. Деревья застынут от мороза, покроются белым. Некоторые могут даже подумать, что они умерли. Но это не так! Опять наступит весна, и деревья станут здоровыми и веселыми от солнышка и теплого ветра.

Так и мы: поболеем, поскрипим… Однажды нас даже могут принять за умерших… А мы – ррраз! – и выздоровеем!

Через три дня, выглянув в то же окно, Алеша увидел, что чем-то мощным и железным все деревья больничного палисадника были безжалостно выдернуты из земли. Стройные и веселые раньше, теперь деревья лежали жалкими и некрасивыми. В тех местах, где они врастали в землю своими корнями, теперь чернели ямы.

– Ты чего плачешь, Леха? – спросила добрая медсестра.

Потом она увидела изуродованный палисадник, вздохнула, погладила Алешу по голове и сказала:

– Ничего! Их, говорят, в другом месте теперь посадят.

Но сестре Саша не поверил. А спросить о вечно живых деревьях у деда Акиньшина было уже нельзя: за очередное Нарушение Режима деда выписали вместе с его частично удаленной опухолью спинного мозга.

Как сказал врач Липкин: «До лучших времен». Но что такое «лучшие времена», Алеша не знал и почему-то не верил, что они вообще бывают.

Мой друг, известный хирург, ушел на пенсию. За время работы он собрал уникальную библиотеку медицинских книг. И вот решил отдать эти книги «в хорошие руки». Любовно их отреставрировал. Составил каталог и стал обзванивать больницы города. Но ни в одной больнице, ни один хирург этими книгами не заинтересовался! Мой друг не отчаялся и позвонил в библиотеку медицинского института, который в свое время закончил.

Голос в трубке сообщил, что в плане работы библиотеки на текущий год приемка книг «у населения» не значится.

Свои бесценные книги мой друг смог пристроить только в областную медицинскую библиотеку. Не поинтересовавшись названиями, не узнав имени дарителя, с недовольным видом свалили сотрудницы библиотеки тома в угол и спасибо не сказали.

Друг горевал:

– У меня такое чувство, что я свои книги предал! Столько раз они мне помогали, а я отдал их в руки равнодушных теток и безграмотных врачей!

Больная старушка в отделении абдоминальной хирургии. Сухие руки, темные – на белой простыне. Глаза голубенькие. Я, в то время врач-интерн, прошу ее показать живот: старушка умирает от перитонита. В глазах у больной – ужас:

– У вас руки холодные…

У нее – рак желудка с множественными метастазами. От этого в брюшной полости скапливается большое количество жидкости – асцит.

Старушка «блатная», и поэтому ее положили в нашу больницу, и сам заведующий отделением, Степан Николаевич, проколов брюшную стенку, выпустил 10 литров коричневатого выпота [19] . При этом он повредил кишку, и у больной начался перитонит. Бросились ее героически лечить, но успехов не достигли, и теперь старушка умирает.

Это был первый в моей практике случай печальных последствий, вызванных действиями врача.

– Что теперь заведующему будет? – спросил я своего куратора Палыча.

– Ему – ничего не будет. Если бы это сделал я – пожурили бы «старшие товарищи». Рядовому ординатору влепили бы выговор, посношали на ЛКК [20] и категорию могли бы не подтвердить. Тебя бы – просто убили. А почему ты, собственно, так хочешь хоть кого-то да наказать?

– Так умирает же от нашего прокола… В смысле – прокола кишки.

– Она умирает от рака! Не будь у нее этой болезни, стали бы выводить асцит? И если Николаевича посадят в тюрьму, как ты, похоже, хочешь, кто будет оперировать больных, запланированных на месяцы вперед?

Больница наша – не санаторий. В ней как бы положено умирать. А иначе можно подумать, что вовсе и не больница у нас, а так – поликлиника со спальными местами.

Психологически для врачей и родственников больных предпочтительнее, чтобы больные умирали или сразу после поступления в больницу, или после долгой волынки в реанимации, под фанфары, кимвалы и бубны последних достижений медицины.

В первом случае неожиданная смерть оглушает и притупляет остроту потери как для врачей, так и для родственников. На врачей в таком случае почти не жалуются. Во втором случае все – и врачи, и родственники так устают от длительного ожидания неизбежного, что вполне не против того, чтобы их дорогой больной культурно помер с соблюдением всех церемоний.

Сколько можно, в самом деле! Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. В связи с этим возникает вопрос. Где лучше умирать? В больнице или в кругу близких? (Так и вижу этот «круг»: тридцать три плачущих родственника и у каждого – стакан воды в руке…)

На деле родные предпочитают, чтобы папы-мамы умирали в больнице. Так спокойнее: не надо лицезреть агонию, бегать за бумагами о смерти, обмывать, одевать труп, держать его три дня дома и т. д. Подогнали катафалк к больничному моргу, загрузили, свезли, закопали. Самого больного никто не спросит: «Где вы, папа, хотели бы умереть?» Какое может быть разумное мнение у полупокойника?

Живые – тупо рациональны. Живым нужен «позитиff» и здоровый образ жизни. Всегда, когда слышу агрессивные призывы к такому образу этой самой жизни – спорту, диетам и «здоровому сексу» (интересно, как выглядит секс нездоровый?), – мне вспоминаются голые до пояса, загорелые и белозубые спортсмены, марширующие по Красной площади пред очами Сталина. Или немецкие штурмовики. Те тоже были очень здоровыми ребятами. Нездоровых они, как и мы, считали лузерами и травили керосином внутривенно.

Для всех это кончилось плохо: и для спортсменов, и для штурмовиков, и для немецких шизофреников. Почему-то идеи сокрушительного здоровья присущи именно тоталитарным режимам.