Почти рукописная жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Гришковец cтр.№ 12

– Знаешь, Лори, – сказал я, не в силах больше молчать, – если бы я просто записал твою историю и по ней сняли бы кино, никто бы никогда не поверил, что такое было на самом деле. Все бы сказали: ну вы намудрили, надо немножко сдерживать свои фантазии!

Мой самолёт из Лондона был в десять утра. Выезжать нужно было сильно заранее. Лори сказала, что разбудит меня в шесть тридцать и сама закажет кэб. Она никогда не предлагала мне ничего подобного и никогда меня не будила. Тогда я долго не мог уснуть и забылся коротким и крепким сном уже под утро. Разбудила меня Лори громким стуком в дверь:

– Вставайте, сэр!

Пока я умывался, Лори приготовила чай, который мы вместе выпили прямо на кухне. Она была одета в чёрный свитер и серые брюки. Вся строгая, прямая, с острым, большим бюстом. Лицо её было бледным, а голова иногда слегка подрагивала, руки тоже. Ровно в семь раздался телефонный звонок, сообщили, что кэб на месте.

– Юджин, не возражай, кэб до Хитроу я тебе оплачу.

– Это лишнее, – сказал я, – театр оплачивает такси до аэропорта.

– Вот и прекрасно! – сказала она. – У тебя что, много лишних денег? Купи хорошую бутылку на эти деньги и выпей её с друзьями за меня.

– Но это как-то… – промямлил я.

– Не надо спорить! – оборвала она.

Она вызвала консьержа-индуса, чтобы он помог мне с вещами.

– Помоги сэру отнести его багаж в машину, – царственным голосом сказала Лори.

Мы спустились вниз втроём. Перед тем как я покинул Клайв корт, Лори взяла одну сумку у консьержа и сказала ему:

– Открой сэру дверь!

Когда мы уложили все мои сумки и пакеты в багажник кэба, Лори протянула консьержу пять фунтов. Она молчала, губы её были стиснуты, и она не смотрела на меня. Мы коротко обнялись, она пожелала хорошей дороги, я уже сел в машину, как вдруг опомнился.

– Лори, как я мог забыть! У меня же нет номера твоего телефона, – быстро проговорил я.

Я действительно ни разу ей не звонил и не знал её номера.

– А зачем? – спросила она. – Адрес ты знаешь.

– Ну как же? – удивился я. – Не думаю, что я часто буду бывать в Лондоне. Пишу я по-английски плохо, а так смогу позвонить, поздравить с днём рождения королевы, – усмехнулся я.

– Ну разве что с днём рождения королевы, – улыбнулась она, медленно повернулась к водителю и попросила у него листок бумаги и ручку. Тот выдернул листок из какого-то блокнота, достал откуда-то ручку и протянул их Лори. Она взяла листок, положила его на капот, а я, высунувшись в открытую дверцу, за ней наблюдал. Медленно, дрожащей рукой она крупно вывела цифры, а ниже написала мелкими буквами: «Лори». Отдала водителю ручку, сложила листок пополам и протянула мне.

Я не мог сразу дотянуться до руки с листочком, а Лори не сделала шага вперёд и руку мне навстречу не протянула. Она замерла. И в тот момент, когда я едва не коснулся того самого листка, мои пальцы до него почти дотронулись… она вдруг скомкала листок, зажала в кулаке, а кулак прижала к груди. Я удивлённо смотрел на Лори, а она наклонила голову, заглянула мне в глаза и сказала:

– Юджин. Я не люблю ждать, – и, развернувшись, твёрдой походкой зашагала к дому. Лори ни разу не оглянулась, даже закрывая за собой дверь.

А я несколько раз тихо плакал по дороге в аэропорт.

С тех пор я был пару раз в Лондоне. И даже приходил на Мэйда-Вейл и подходил к подъезду Лори… Но потоптался там и не решился ни зайти, ни поинтересоваться у консьержа, как поживает моя старая знакомая. Я понял, что не хочу узнать о ней что-нибудь трагическое. А она вряд ли простит мне, появись я без предупреждения. И если её болезнь прогрессировала за те годы, пока мы не виделись, если она сильно постарела, не знаю, хотела бы она сама, чтобы я её такую увидел. Да и хочу ли я увидеть её такой?..

Постоял я тогда у знакомой двери и ушёл, решив сохранить её образ в неизменном виде на всю оставшуюся мне жизнь.

16 января

В прошлом году в это время мне не удалось взять тайм-аут для письменных работ. Я вынужден был отправиться в премьерное путешествие с фильмом «Сатисфакция» по всей стране. Фильм не собрал тогда больших касс. Директора многих кинотеатров затолкали его в будние дни на утренние сеансы или, наоборот, поставили на поздние часы. Но всё-таки довольно много людей посмотрели его в кинотеатрах. А мне пришлось потратить на это драгоценное зимнее время, которое обычно уходило на написание новых литературных текстов.

Забавно, что на сегодняшний день фильм посмотрели очень много людей. Ясное дело, что они скачали его из интернета. Многим рекомендовали друзья, которые тоже качали, качали, качали… Фильм людям полюбился. Я постоянно получаю за него всё новые и новые благодарности. Уже и большинство кинематографистов его посмотрели и тоже теперь хвалят и благодарят. Но финансовый результат не позволил нам строить планы на будущие киноработы… А многим людям кажется, что фильм снят уже давно. Люди убеждены, что видели его впервые года три тому назад. Мне приятно. Это говорит о том, что наша картина выглядит не суетно, а так, будто уже давно сделана и давно полюбилась.

Та зимняя поездка и невозможность поработать за письменным столом дают о себе знать. Оказался сбит мой давно сложившийся график. Теперь я с большим трудом восстанавливаю писательские навыки и буквально вгрызаюсь в сложнейший текст нового спектакля. А давно обдуманные, с прописанным планом и требующие только практического написания повести пришлось отложить.

Спектакль, над которым сейчас работаю, занимает все мысли. Он во многом связан с процессом не только воспоминаний, но и обращения к эпохам, о которых я помнить не могу, поскольку в них не жил. Я пытаюсь разглядеть в сегодняшней своей и окружающей меня повседневной жизни признаки ушедших или уходящих времён, то, с чем люди моего поколения по разным причинам не хотят расставаться, и то, что совсем непонятно тем, кто младше нас на пятнадцать-двадцать лет… Я уже не говорю о детях.

Я вдруг отчётливо увидел наше время, как время жуткой диффузии, а проще сказать – путаницы между отголосками, живыми людьми, привычками, традициями и правилами двадцатого века и тем новым и остро современным, что принадлежит веку двадцать первому.

Работая над новым спектаклем, я со всей остротой чувствую, с чем неизбежно и очень скоро мы расстанемся безвозвратно. То, к чему человечество привыкло, с чем прожило столетия и даже тысячелетия, то, с чем мы родились и что воспринимали как незыблемое, в ближайшее время и ещё на нашем веку исчезнет без следа. Но я хочу говорить об этом не трагически, потому что трагедии в этом большой нет… А может, и нет никакой трагедии… А может быть, я ошибаюсь, и это грозит не просто трагедией, а серьёзной бедой. Я не знаю. И совершенно уверен – никто не знает.