Записки районного хирурга - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Правдин cтр.№ 61

Операция Брука довольно ненадежна, а главное, оставляет источник перфорации. С момента перфорации язвы прошло менее двух часов, это позволяло осуществить резекцию, и я решился.

Операция заняла около четырех часов. Необходимо было сделать расширенную резекцию с учетом онкологических требований, так как я подозревал рак.

Все это время я не чувствовал боли — а может, просто не замечал ее, целиком и полностью погрузившись в операцию. Но как только я наложил последний стежок и закрыл рану наклейкой, боль пронзила левую сторону груди, и я схватился за бок.

— Болит? — участливо спросил Саныч.

— Болит, — кивнул я.

— Надо снимок сделать, пока рентгенлаборантка здесь, — предложил Иван.

— Надо, — без энтузиазма согласился я.

— Дмитрий Андреевич, да у вас перелом четырех ребер и, похоже, со смещением отломков, — произнесла лаборантка, подавая мне готовый снимок.

— Даже и не верится, что это мой собственный снимок! — ужаснулся я.

— А вы, говорят, еще и большую операцию сделали со сломанными ребрами! Это правда?

— Правда.

— Не знаю, я бы так не смогла. Как вы вообще на ногах стоите?

— Спасибо, хреново, — пожал я плечами, что вызвало новый взрыв боли.

Самое обидное, что сломанные ребра не гипсуют, а лечат покоем. Надо лежать, превозмогая боль, и ждать, пока кости соизволят срастись. Это может длиться от трех недель до двух месяцев, а побаливать после этого — всю жизнь. У меня до сих пор переломы болят, когда меняется погода, а еще если я неудачно улягусь на жесткую поверхность.

Конечно, можно применять обезболивающие, согревающие мази, отхаркивающие средства (это чтобы не развилась посттравматическая пневмония), существует физиотерапия для облегчения страданий, но это все второстепенно. Оперативное лечение показано лишь при значительных разрушениях реберного каркаса, когда ребра или их фрагменты отрываются и мешают дышать.

Нельзя перетягивать ребра плотной повязкой или корсетом. Пользы от этого нет, а вред огромный. Сдавливая и без того больные ребра, мы ограничиваем их, что может привести к застою в легких и развитию пневмонии. Легкие и так страдают, дыша неполноценной грудной клеткой, а мы их еще уменьшаем!

Я все это прекрасно знал, и оттого мне было не по себе. Я вышел из строя в самый неподходящий момент: впереди был Новый год, смена тысячелетия, много интересных операций — и я должен был все это пропустить?! «Дудки! Никакого больничного! В жизни всегда должно быть место подвигу!» — решил я.

Но мой юношеский задор пресек Ермаков:

— Дима, ты что творишь! Как можно было идти на операцию со сломанными ребрами?

— Так не было другого выхода, Леонтий Михайлович.

— Дима, выход есть всегда. Надо было меня вызвать!

— Вы и так две ночи не спали, все вас дергали!

— Не поспал бы и третью, ничего бы со мной не случилось! А вот если б ты от болевого шока сознание потерял во время операции, что тогда было бы?

— Ну так я ж не потерял.

— Мальчишка! Я думал, ты можешь возглавить отделение, а у тебя еще ветер в голове!

— Не ругайтесь, Леонтий Михайлович, все же обошлось.

— Хочешь сказать, что победителей не судят?

— Ну, примерно так.

— Что обошлось — это хорошо, а вот что ты на работу вышел — это плохо. Дуй к Санычу, пускай тебе больничный выпишет, и иди домой — лечись.

— Да не пойду я никуда, у меня уже не болит ничего!

— Дима. Я хирург. Я знаю, болит у тебя или нет. Если ты сейчас не пролечишься, то потом всю жизнь мучиться будешь. Такими вещами не шутят. Усек?

— Усек, — приуныл я. — А как же вы без меня?

— А как всегда, — пожал плечами Ермаков. — Было время — ты месяцами один работал; а что ж, мы с Санычем вдвоем не справимся? Иди на больничный!

— Так значит, если я иду на больничный, из-за меня вы можете потерять место в областной больнице? Не пойду! Вы столько лет ждали этого случая!

— Дима, успокойся! Место мне подержат. Пока ты не поправишься, я никуда не уеду. Не оставлю же я Саныча одного, в самом-то деле?

— Но если нормально лечиться, то я же только после Нового года вернусь…

— Отлично, значит, Новый год встречу на боевом посту, поработаем с Санычем напоследок. А ты лечись, чтобы был работник, а не калека. Все, пошел, пошел!

— Спасибо, Леонтий Михайлович.

Я вышел из ординаторской и поплелся к Санычу. В коридоре меня поджидал трясущийся Еремеич.

— Дима, не губи! — взмолился старик.

— Вы о чем?

— Не подводи под статью, мне уже семьдесят пять, я в тюрьме помру!

— Какую тюрьму, за что?

— За тебя! Следователь говорит, что меня посадят за твои ребра! Не губи! У меня внуки! Хочешь, я тебе денег дам на лечение?

— Еремеич, успокойся, ты что. Какой следователь, у меня к тебе никаких претензий, и денег мне твоих не надо! Тебе еще, поди, машину восстанавливать?

— Две! Свою и КамАЗ!

— Вот иди и работай! Вообще не понимаю, как ты медкомиссию прошел.

— Так вот и прошел, — вздохнул старик. — Теперь еще и окулист пострадает, да?

— Не знаю…

— Дима, ну ты подпишешь бумагу, что у тебя нет ко мне претензий?

— Подпишу, неси.

Я и правда не держал зла на старика, но считал, что водить машину ему больше нельзя. Пусть слесарничает, например.

Подписав нужную Еремеичу бумагу и оформив больничный, я попрощался с коллективом и поплелся домой. Иван предложил подвезти, но мне хотелось пройтись пешком. На душе было горько. Так, наверное, переживал раненый кавалерист, выбитый из седла накануне атаки. Я действительно фанат хирургии и в другой профессии себя не мыслю.

Но лечиться было необходимо. Жаль, конечно, было пропускать столько интересного, но в глубине души я знал, что на мой век операций хватит, надо только поправиться.

Меня тяготило вынужденное безделье, и я решил заниматься теорией — раз уж пока не мог практиковать. Сходил в библиотеку, выписал из областного центра около двадцати монографий и атласов, продлил подписку на журналы «Вестник хирургии имени Грекова» и «Травматология и ортопедия России».

С последним журналом меня связывали не совсем приятные воспоминания. Еще в 1995 году я увлекся лечением переломов надколенников — это полукруглая сплющенная кость, называемая коленной чашечкой. Почти каждую неделю доставляли пациентов с этой патологией. Ермаков показал мне, как собирать коленную чашечку. Мы открыто сопоставляли отломки и фиксировали их «П»-образными лавсановыми швами.