Я невольно заулыбалась.
— О да, — ответила я.
— Ха! Прижмитесь ближе. Вы замечательно пахнете.
— Вы тоже. Но если продолжите кружить по часовой стрелке, меня может стошнить.
Уилл сменил направление. Обнимая его за шею, я чуть отстранилась, чтобы взглянуть на него. Я больше не смущалась. Он посмотрел на мою грудь. По правде говоря, в таком положении ему больше не на что было смотреть. Затем он оторвал от нее взгляд и поднял бровь.
— Вы бы не стали пихать эту грудь мне под нос, не будь я в инвалидном кресле, — пробормотал он.
Я пристально посмотрела на него:
— Вы бы даже не взглянули на эту грудь, не будь вы в инвалидном кресле.
— Что? Разумеется, взглянул бы.
— He-а. Вы бы только и делали, что глазели на высоких блондинок с бесконечно длинными ногами и пышными волосами, которые чуют представительские расходы за сорок шагов. И в любом случае меня бы здесь не было. Я бы подавала напитки вон там. Одна из невидимок. (Он моргнул.) — Что? Разве я не права?
Уилл взглянул на бар, затем на меня:
— Правы. Но в свою защиту, Кларк, скажу, что я был ослом.
Я расхохоталась так громко, что на нас обернулись еще несколько человек.
— Простите, — пытаясь успокоиться, пробормотала я. — Кажется, я впадаю в истерику.
— Знаете что?
Я могла бы смотреть на его лицо всю ночь. На морщинки в уголках его глаз. На место, где шея переходит в плечи.
— Что?
— Иногда, Кларк, вы единственное, ради чего я встаю по утрам.
— Тогда поедем куда-нибудь, — не раздумывая, выпалила я.
— Что?
— Поехали куда-нибудь. Повеселимся неделю. Только вы и я. И никаких…
Он ждал.
— Ослов?
— …ослов. Скажите «да», Уилл. Ну же.
Он не сводил с меня глаз.
Не знаю, что я ему говорила. Не знаю, откуда что бралось. Я просто понимала, что, если не уговорю его сегодня, в окружении звезд, фрезий, смеха и Мэри, у меня не будет ни единого шанса.
— Пожалуйста!
Казалось, я ждала ответа целую вечность.
— Хорошо, — наконец сказал он.
19
Натан
Они думали, мы не заметим. Они вернулись со свадьбы только на следующий день, в районе обеда, и миссис Трейнор так злилась, что едва не лишилась дара речи.
— Могли бы и позвонить, — произнесла она.
Она осталась дома, чтобы дождаться их возвращения. Я пришел в восемь утра и все это время слушал, как она в соседнем доме расхаживает по выложенному плиткой коридору.
— Я звонила и писала эсэмэски вам обоим восемнадцать раз. Только когда я дозвонилась Дьюарам и кто-то сказал мне, что «мужчина в инвалидном кресле» отправился в гостиницу, стало ясно, что вы не попали в ужасную автомобильную аварию.
— «Мужчина в инвалидном кресле». Мило, — заметил Уилл.
Но было видно, что ему все равно. Он был спокоен и расслаблен и терпел похмелье, не теряя чувства юмора, хотя я подозревал, что ему больно. Он перестал улыбаться, только когда его мать накинулась на Луизу. Тогда он заявил, что выговаривать надо ему, потому что это он решил остаться на ночь, а Луизе пришлось согласиться.
— И насколько я понимаю, мама, в тридцать пять лет я не обязан ни перед кем отчитываться, если мне придет в голову провести ночь в гостинице. Даже перед своими родителями.
Миссис Трейнор уставилась на них обоих, пробормотала что-то насчет «простой вежливости» и вышла из комнаты.
Луиза выглядела немного расстроенной, но Уилл подъехал и что-то прошептал ей, и тогда я увидел. Она порозовела и засмеялась, как смеются, когда знают, что смеяться не следует. Как смеются заговорщики. Уилл повернулся к ней и велел отдохнуть. Отправиться домой, переодеться, быть может, вздремнуть.
— Я не могу гулять вокруг замка с человеком, у которого на лбу написано, что он провел бурную ночь, — добавил он.
— Бурную ночь? — не смог скрыть удивление я.
— Не в этом смысле. — Луиза хлестнула меня шарфом и схватила свой плащ.
— Возьмите машину, — крикнул Уилл. — Так будет проще вернуться.
Я следил, как Уилл провожает ее взглядом до задней двери. Я поставил бы семь к четырем только на основании этого взгляда.
После ее ухода из него словно выпустили воздух. Похоже, Уилл держался до тех пор, пока его мать и Луиза не покинули флигель. Я не спускал с него глаз, и когда он перестал улыбаться, понял, что мне не нравится его вид. Его кожа была слегка пятнистой, он дважды поморщился, когда думал, что никто не смотрит, и мне отсюда было видно, что у него гусиная кожа. В голове прозвенел тревожный колокольчик, далекий, но пронзительный.
— Ты хорошо себя чувствуешь, Уилл?
— Все в порядке. Не суетись.
— Может, скажешь мне, где болит?
Видимо, он смирился, словно знал, что я вижу его насквозь. Мы уже давно работали вместе.
— Ладно. Голова немного болит. И… э-э-э… мне нужно сменить трубку. И как можно скорее.
Я перенес его из кресла на кровать и начал готовить оборудование.
— Когда Лу меняла их утром?
— Она не меняла, — поморщился он со слегка виноватым видом. — И вчера вечером тоже.
— Что?
Я проверил его пульс и схватил тонометр. Ну конечно, давление зашкаливало. Я положил ладонь ему на лоб, и она заблестела от пота. Я залез в шкафчик с лекарствами и растолок немного сосудорасширяющих средств. Развел их в воде и заставил выпить до капли. Затем усадил его на кровати и быстро сменил трубки, не переставая наблюдать.
— Дисрефлексия?
[60]
— Угу. Не самый разумный поступок, Уилл.
Автономная дисрефлексия была нашим худшим кошмаром. Это была обширная гиперреакция тела Уилла на боль, дискомфорт… или, к примеру, переполненный катетер — тщетная и бессмысленная попытка поврежденной нервной системы сохранить контроль над происходящим. Дисрефлексия возникала ни с того ни с сего, и Уиллу приходилось туго. Он был бледен и дышал с трудом.
— Как кожа?
— Покалывает.
— Зрение?
— Нормально.
— Да ладно, приятель. Как думаешь, помощь нужна?
— Дай мне десять минут, Натан. Уверен, ты уже сделал все, что нужно. Дай мне десять минут. — Он закрыл глаза.